Она еще стояла, нащупав стволом пистолета высокую фигуру,отчего-то продолжавшую сидеть как ни в чем не бывало, – когда вспыхнулифары светлой иномарки, поймали сидящего в яркий луч дальнего света. И еще одинсильный луч ударил от подъезда слева, кто-то бежал к скамейке, хлопнула дверцасветлой машины, и крайне знакомый голос окликнул:

– Даша, это я, не стреляй!

Двое сдернули сидевшего со скамейки, заламывая руки. Ондергался, что-то протестующе вопил.

– Кто? – окликнула Даша, держа под прицеломприближавшегося от машины человека.

– Я, Ремезов.

Даша опустила пистолет. Косильщик нагнулся над лежащим,посветил фонариком, выпрямился и зло протянул:

– Тю-тю…

Даша всмотрелась. Посередине лба чернело аккуратное,небольшое отверстие, а глаза были открыты, и лицо совершенно спокойное…

– Сергей! – окликнули от скамейки.

Косильщик побежал туда, и Даша кинулась следом. Ослепленныйсветом фонаря, который держали у самого его лица, кругломордый парень, накилометр вонявший водкой, отчаянно моргал и орал:

– Ну чо такое, чо такое? В чем проблема, мужики? Салютхотел устроить, не выходит, стерва…

Третий, стоявший рядом, подсунул под луч фонаря черныйпистолет и вынутую из него обойму. Даша поначалу приняла ствол за «Марголин»или «Дрель», но тут же разглядела, что обойма набита желтыми газовымипатрончиками, с зеленоватыми заглушками. Газовик на базе «Марголина».

– Вон они, три гильзы, – сказал державшийпистолет. – Шумовыми лупил.

– А я чо говорю? – навязчиво бубнил пьяный. –Чо в натуре, мужики? Ну холостые, Нинка, стерва, не выходит, а я, может, насерьезную влюблен…

Косильщик яростно, замысловато выругался. Даша перехватилаего взгляд и уставилась в ту же сторону – на недостроенный дом, ярко освещенныйхолодным, колючим светом. Где-то далеко за стройкой слышался удалявшийся шуммотора.

– Поздно, – сказала Даша, когда Косильщикповернулся к своим ребятам. – Времени хватило, нет там уже никого…Говорила я идиоту… Даже если бросил ствол на стройке, смысла нет спешить,валяется себе…

– Паспорт при нем, – сказал один из державшихпьяного стрелка, левой рукой попутно обшаривавший его карманы.

– Да все при мне, и паспорт, и прописка… – бухтелтот, уже не вырываясь. – Вы чо, менты? Руки ломаете… Нинка не выходит, амне тут мерзнуть надоело…

И Даша уже обостренным чутьем, вспышкой сыскарского озаренияпонимала: конечно же, этот нестерпимо пахнущий водкой, но по виду не особенно ипьяный тип попросту отвлек безобидной пальбой внимание от стройки, откудавыстрелил настоящий киллер – однако доказать это невозможно. Можнопрозакладывать голову, выбран совершенно «чистый» статист, самое большее, чтоему можно пришить – мелкое хулиганство и незарегистрированный газовик, нашзамотанный суд отмерит ниже низкого…

И по лицу Косильщика, отрешенно-поскучневшему, поняла: онмгновенно прокачал ситуацию и пришел к тем же выводам. Как нельзя кстати он тутоказался, значит, Воловиков не такой уж скупец, как представлялся…

Воловиков?!

Она узнала одного из державших «пьянчужку» – капитан Даев,из людей Бортко. И мгновенно сопоставила только что случившееся, эту машину иэтих ребят с кое-какими догадками и размышлениями последних дней. Два плюс двадавало четыре…

Присмиревшего стрелка потащили в машину.

– Сейчас свяжутся, приедет группа… – сказалКосильщик. – Вот видишь, я как чуял, уговорил ребят подмигнуть по старойпамяти…

– Я что, дура? – сказала Даша.

– Слушай…

– Я к тебе, Сереженька, за это время немногопригляделась. И как-то незаметно, сам собой всплыл вопрос: почему это неглупыйхваткий парень, хороший опер, как выяснилось, влип в глупейшую историю соскошенным безобидным маком? Такой, каким я тебя знаю, ты подобного идиотстваникак не мог сотворить…

– Бывает, даже на самых лучших оперов этакое затмениенаходит. Вот и откалываешь глупости…

– Сказала же, не держи меня за дуру, – отмахнуласьДаша. – Ваш Ведмедь что, впервые такие штучки откалывает? Только недумала, что и мой черед настанет, а я ушами прохлопаю… Что вам известно? Что вРУОП знают такого, чего я не знаю?

– Даша, я тебя решительно не понимаю, – сказал онспокойно, без улыбки.

– Ну, ситуация, – покрутила она головой. – Водин вечер обнаружила у себя в группе две внедренки, хоть и разного плана…Старею что ли, на пенсию пора? Вот что, казачок засланный, не знаю, как ты этоустроишь, но чтобы завтра тебя и близко не было. Не нужны мне такие казачки,пусть из братских отделов.

– Что, никак не договоримся? – спросил онсовершенно другим тоном. – Даже для пользы дела?

– Для пользы дела, конечно, можно, – сказалаДаша. – Если ты мне откровенно расскажешь, что у вас об этом деле знаютмне неизвестное. Тебя, конечно, запихнули ко мне с расчетом на длительноеоседание, никто ведь не мог протелепатировать того, что начнется, но это-то какраз и доказывает, что особа ты приближенная и доверенная.

– Не могу я сам решать. Нужно посоветоваться схозяином.

– Вот и советуйся, – сказала она. – И если онрешит со мной не откровенничать, можешь не появляться. Все. Подъедет группа –ты знаешь, где я живу.

Повернулась и пошла к своему подъезду, даже не взглянув нанеподвижное тело.

Дверь в квартиру оказалась полуоткрыта. Даша ничуть невстрепенулась, с каким-то тупым равнодушием прошла в свою комнату и убедилась,что ленты с неизвестной отравой исчезли – и старые, отработавшие, и новые,вместе с сумкой Толика. Особенно ломать голову не было нужды, все ясно израссказа Толика – когда она вышла, кто-то, с такой же точно отмычкой,прятавшийся на верхней площадке, спустился в квартиру и вынес улики протореннойдорожкой через чердак. И ничем уже не докажешь, что они были. Если незваныйгость знал, что должно произойти на улице, мог действовать без малейшей спешки,у него было минут десять.

На минутку ей стало страшно. На минутку готова быладопустить самое жуткое: что против нее работает то самое существо, которое, послухам и легендам, никогда не делает ошибок.

Вздор. Хотя бы потому, что это существо могло бы ее, девкуневерующую и в церковь заглядывавшую пару раз в жизни из чистого любопытства(да и некрещеную к тому же, лишенную определенной защиты), скрутить в баранийрог и погубить в три минуты. Значит, это человек. И его можно переиграть… еслитолько придумать как.

Она сидела и дымила, как паровоз. Сигареты были куплены ужепосле приступа, в случайном киоске, и опасаться их не следовало. Мозг работална пределе, подстегнутый нешуточным унижением и поганым чувством бессилия.