Присел надо мной на корточки, приподнял мне голову, сдавилпальцами щеки, так что рот у меня разинулся сам собой. И стал вливать своезелье – аккуратненько, струйкой, но вместе со всем этим гербарием, с корешками.Что удивительно, я ни разу не подавился, все как-то само собой проскальзывало вглотку…

Я его бормотанье начал понимать. Отчетливо. Он раза триповторил: мол, остановишь ее, прежде чем дойдет до реки – тогда, может, иполучится…

И тут сознание у меня затуманилось окончательно. Передглазами сомкнулась темнота. А когда я вновь стал что-то видеть, я уже былне в комнате, а неизвестно где. И не лежал уже, а стоял.

Место было насквозь незнакомое и странное. Какая-то большаяравнина, словно бы кочковатая, как бы снегом покрытая – только «снег» этот былсерого цвета и под ногами не скрипел, не проминался. Я переступил с ноги наногу – никаких отпечатков. По-моему, никакой это был не снег, но что это такое,мне до сих пор непонятно. Казалось оно снегом, кое-где присыпавшим кочки, нопод ногами не проминалось совершенно. Точнее я описать не могу, не могу, иточка…

И вокруг, вместо неба – такая же серость, сквозь которую непросвечивает никакого солнца. В отдалении, справа и слева, виднеется что-товроде вертикальных черных полос – словно бы деревья, словно редколесьевиднеется сквозь туман. Но это был не туман. Совершенно ничего похожего –просто серый окружающий воздух. И еще. Не было наверху никакого солнца,ничего, что давало бы свет, но отчего-то мне казалось, что на всем вокруг – тень.Повсюду лежит тень. Взгляд это не фиксировал никак, у меня просто было такоевпечатление…

Тишина мертвая. Пусто… Потом я увидел – кто-то идет впереди,удаляется от меня. И я, опять-таки не знаю откуда и как, но понял, что это –Данка.

Что характерно: как я ни пытался ни тогда, ни потом, вспомнитьдетали, но совершенно не могу припомнить, как она была одета, в чем – в форме,как лежала на лавке, или в чем-то другом. Никак не могу вспомнить. Нет у меняэтого в зрительной памяти, хоть ты тресни – а значит, нет и в мозгу. Помнютолько, что волосы у нее были распущены, свободно лежали по плечам, ее волосы,знакомые, роскошные, она была блондинка с легонькой рыжиной…

Я пошел за ней. Побежал. Бежалось совсем не так, как этопорой случается в кошмарном сне – ну, знаете, когда пытаешься бежать со всехног, но что-то мешает, и движения получаются замедленные до предела, плавные…Ничего подобного. Я чувствовал, что бегу нормально, как и должен бежатьмужик молодой, тренированный, здоровый, как лось…

Но – не могу догнать! Я бегу, как на медаль, она впереди бредетнеспешно, и все равно, расстояние меж нами, вижу с отчаянием, почти что и несокращается…

То ли я кричал что-то, то ли наддавал молча – не могусказать. Некоторые куски происходившего там совершенно не удается вспомнить.Воспоминания идут как-то рывками…

И вижу я, что местность впереди немного изменилась. Вместокочек появились уже самые настоящие холмики и пригорки, покрытые в точноститаким же серым то ли снегом, то ли пеплом. И впереди замаячила река…

Странная река, как и все там. Не особенно широкая, метров…ну, двести. Без малейшей ряби на поверхности. Даже не скажешь, что она течет.Как будто тянется бесконечная широкая лента из того же то ли снега серого, толи пепла. И тем не менее ощущается, что это именно река.

А на той стороне, у самого берега, маячат… Не знаю, сколькоих там было. Не знаю, как они выглядели. Не знаю, на что были вообще похожи.Понимал я тогда только одно: это они за ней пришли.

Бегу. Как я бегу… Кричу что-то вроде:

– Мать вашу так, это неправильно! Нельзя так, нельзя! Этовсе неправильно, господи, в бога вашу душу, кто тут над вами старший! Не хочуя, не хочу! Это моя Данка, мать вашу! С дороги, мать вашу, СМЕРШ идет, этомы, СМЕРШ, мы и не такое видели, что вы мне тычете вашу речку! Не отдам!

И я, знаете ли, добегаю. Нагоняю ее непонятно каким усилием.Мало того, обгоняю, заступаю дорогу. Лицо у нее уже не белое, нормальное, губыбледно-розовые – мне этот оттенок врезался в память на всю оставшуюся жизнь –глаза широко раскрыты, но, полное впечатление, она меня не видит. Идет себе,плывет над этим серым снегом… И – тишина…

То, что меж нами происходило потом, я опять-таки не могуописать обычными человеческими словами. Она идет к реке, а я ее не пускаю,отталкиваю, отодвигаю, отжимаю от реки – причем не в физическом понимании темы,не руками отталкиваю, не напираю грудь в грудь. Как-то так… Слово «мысленно» неподходит, поскольку моих тогдашних ощущений не исчерпывает… Просто – она упорнодвижется к реке, а я ее еще упрямее от берега отжимаю, напираю, превозмогаянешуточное сопротивление, и происходит это без всякого применения физическойсилы… И лицо ее передо мной, совсем близко…

И вдруг, в один нечаянный момент понимаю, что я ееопределенно пересиливаю. Что медленно-медленно отодвигаю ее с того места, отберега. И – как напер…

Очнулся я на полу, в комнате. Голова раскалывается, в вискисловно буравчики ввинчивают, в животе такое ощущение, словно я проглотил непару щепоток тонко наструганных корешков, а целую охапку валежника, и теперьэтот валежник торчит во все стороны, норовя изнутри проткнуть мне организм вдвадцати местах… Встал кое-как, плюхнулся на лавку.

И вижу в комнате перемены!

Пане Гершль уже здесь, торчит над Данкой, точнее, не торчит,хлопочет, оживленный такой, даже бодрый, громко командует, а наши хлопцымечутся, как черти, по его приказам, тащат бинты, еще что-то… Януш с Выгой тутже маячат, лица – довольные!

И тут меня отрубило. Напрочь.

Очнулся я через сутки, уже ближе к вечеру. И никакихособых ощущений в организме уже не было, даже голова почти не болела.

Ну, подхватился. Я у себя в комнате, оказывается, лежу вформе, только кто-то снял сапоги и пояс с портупеей. Входит Януш, без лишнихслов наливает мне водочки. Я – хлоп! Уже вижу по его лицу, что дела наши не такуж плохи…

Так оно и оказалось. Когда я отключился, и хлопцы меняуволокли, Данка уже была в сознании. Не вставала, конечно, но уже и невыглядела покойницей. Смогла даже сказать что-то, пошевелилась…

Доктора, говорят, надо было видеть! Он держался, как мог, неподдавался полной и окончательной растерянности, но, рассказал Януш, неоставалось никаких сомнений, что наш пане Гершль совершенно сбит с панталыку.По его теперешним наблюдениям выходило, что пуля, очень на то похоже, неповредила ровным счетом никаких внутренних органов – а, наткнувшись на нижнюючасть лопатки, как-то так срикошетила, как-то так повернулась, что чуть ли непод кожей застряла. Одним словом, дело принимает качественно иной оборот. Не точтобы «есть надежда», а ранение, можно говорить с уверенностью, из разряда легких…

А потому Данка уже давным-давно в медсанбате, подогнали два«виллиса», в один устроили ее, в другой набились автоматчики – и рванули вдивизию… Там, кстати, второй диагноз пане Гершля подтвердили буква в букву. Иочень быстро извлекли пулю. И Данка уже через две недели к нам вернулась.И все было по-прежнему.