– Просто – жить? Или (даже если) – не полностью жить; этого хочешь? И решишь хоть к чему-то стремиться? – могла бы сказать она; но – она (женщина) ничего не сказала, он ответил и сам.

– Жить – это мне снова и снова (телесно) тобой обладать; и чтобы сама (по себе) приходила музы’ка.

– Не жена я! – могла (бы) блудница сказать. – Я из бессмертия Хаоса (не) родила тебя в смерть (или, и’наче, Космос); далее (от альфы к омеге) изволь двигаться сам.

Но Лилит отвечала иначе (о том же):

– Ты не знал: это царь Гильгамеш повелел мне предстать пред тобою нагой и отдаться! Это царская воля – тебе стать человеком из Зверя. Царь не может не ведать, что творит его Слово и Дело; но – отдав тебе своё тело (и твоё – забирая), я ответила силой на силу.

– Что же мне делать?

– А ступай-ка царю Гильгамешу; ведь отныне и навсегда спасать мир от последствий решений людей – исключительно царское дело! Ступай-ка к царю; быть может, на этом пути и музы’ка отышется.

Так свою лютую правду сказала Лилит, а после итог подвела:

– Ступай в город Урук (то есть – к людям), человек Энкиду; здесь выбора нет у тебя.

Произнесла она свой приговор; причём – любому (жаждущему прозреть) человеку и взяла за руку (своего Энкиду); и пошли они, и пришли.

Гильгамеша застали во время священного пира. Поедал Гильгамеш жертвенное мясо и священную брагу пил. Стояли вокруг Гильгамеша жрецы. А вокруг жрецов воины стояли. А еще вокруг дворца собралась большая толпа простого народа.

И не нашлось Энкиду и Великой Блуднице простора и места среди воинов, жрецов и простых ротозеев – а ведь оба они уже всём этим были, составляя как бы тело и душу народа (и даже всего человечества); но – встретило их то же самое, разве что в разделении на персональные атомы.

Разве что (поверху) царь был добавлен (как Слово и Дело).

И тогда (лишь тогда) отпустил Энкиду руку блудницы и шагнул сквозь толпу ротозеев; и сквозь воинов прошёл Энкиду (как серп сквозь пожухлую траву); и сквозь жрецов прошёл (разметав все их теодицеи как опавшие листья).

Шамхат, чьи глаза в этот миг (встретив столь суетную помеху на пути к Гильгамешу) стали исчезающе прозрачными, просто вошла следом. Тогда и умолкли звучавшие вокруг царя ритуальные бубны.

Перестал Гильгамеш пить крепкую брагу и властно взглянул; причём – царь оказался наглядным позором двойной своей стражи ничуть не смущенным; он (всего лишь) взглянул на пришельцев и вестников новой эпохи и вопросил:

– Невежды, вы нарушаете пир; что вам нужно? – меж тем, слишком тихо (а не громоподобно) прозвучали эти слова; показалось, что сами слова заробели; ибо – робели слова перед (не ведавшей грехопадения) Перворожденной!

Но не так тишину истолковал человек Энкиду: бывший зверь, перекинувшись в слабую плоть человека, стал уметь продвигать эту слабость – продолжая её в самые разные человеческие приспособления ума (например, в сарказм и насмешку); облекшись в человека, стал Зверь превышать человеческую природу.

Сказал бывший Зверь:

– Ты – царь Гильгамеш! Но ты (царь Гильгамеш) не только самолично не сразился со Зверем, ты и ещё и обычную подлость (не по рангу царя) совершил: послал ко мне человека с ничтожной душой (адепта Дикой Охоты)! Такого охотника до всего, что ему (по природе его) недоступно.

– Какого – такого? Люди все таковы, – мог бы царь вопросить.

– А такого, с кем боги совершают, что восхочется им. Такого, кто сами себя оглупили; кому царь (да, именно ты, Гильгамеш) даёт даром человечие счастьице надрываться в полях; кому даром дано в их постелях потеть, чтоб плодились; кому даром дано насыщаться едой или пить до упаду; домоседами и мореходами быть дозволяется; дозволяется быть и учёными (по размеру слепого ума); но – ещё ты послал мне блудницу.

– Ну и что?

– Посмотри! Бывший Зверь пред тобою.

– Ну и что?

– От моей лютой правды (что есть Зверь в человеке) никому не уйти, – мог бы так подытожить человек Энкиду свою речь; он, на деле, всего лишь (с дикой охотой) постарался над царём поглумиться (что выглядело как вежливое зачитывание приговора перед жертвами Ипатьевского дома)!

Не говорили ничего ни царь, ни зверь, ни блудница; но – они и так всё про всех понимали. Потому – царь всего лишь смотрел, что дальше должно совершиться. Видел он, что Зверь стал человеком.

А ещё видел он, что утратил Зверь свою власть естества; но – тому, что лишился Сатир своей музыки, значения царь не придал.

А ещё была эта Шамхат, что стояла поодаль. На царя словно бы не смотрела; но – прозрачными от гнева глазами царь сам смотрела на неё. Она и есть итог и причина всему (как ошибочно царь полагал).

Всё решается – над, а не под. Источник власти царей – над царями, источник силы богов – над богами. Если думать, что перед тобою причина: ты ошибся, причина – над этой причиной; царь, однако, решил.

Сосредоточившись на загадочной (Перво)женщине, царь предопределил все проблемы морального выбора на тысячелетия вперёд.

Для него (как царя над людьми) всё это сиюминутное «здесь и сейчас» становилось исключительно делом частным и тоже сиюминутным (то есть именно личным). Личным делом каждого Адама, который (почти) беспробудно спит под личиной любого мужчины.

Потому – царь сказал:

– Да, я так поступил: полагал, что отдал лишь блудницу; да, всё это в обычаях времени, в блудодействе камланий жрецов и (неумелой) жестокости нынешних воинов; да, я так поступил, как сын века сего! А теперь я её (как царь века сего) у тебя забираю обратно.

Сам не ведал, что говорил (либо ведал, но – переступал: царский дар означает, что царь дарует – как дыхание жизни вдыхает – часть своей царственности и навеки связует и себя, и того, кому дарят); царь продолжил:

– Надеюсь, ты понял меня. Ты отдашь её мне.

Энкиду показалось, что исчезла у него под ногами плоская земля (ибо – выдернули из-под