Хомяков! Идти на такие жертвы, только чтобы посмотреть и попрощаться.

– Я вас провожу, – решила я и взяла хомячка в руку.

– Вы не сможете выйти так, чтобы не сработала защита, – напомнил Николай. – И входную дверь открыть не сможете.

Я метнулась к окну и распахнула створки.

– Лиза, вы не полезете в окно! – возмутился Хомяков. – Вы можете упасть и покалечиться. Я прекрасно доберусь сам. Уверяю вас, со мной ничего не случится.

– Я не собираюсь калечиться, – бросила я и поставила хомячка на подоконник. – Отвернитесь, Николай.

– Лиза, я дойду сам, – возмущенно запыхтел Николай, – не заставляйте меня прибегать к крайним мерам.

Не знаю, какие крайние меры он имел в виду, но время не терпело, поэтому пришлось его развернуть в сторону сада и быстро сбросить ночную сорочку. Рысью я точно не покалечусь и никого не покалечу. Обернувшись, я легко вспрыгнула на подоконник рядом с поклонником. К сожалению, говорить я не могла, поэтому решила не позволять этого и Николаю. Подхватив его за шкирку, я аккуратно начала спускаться по стене. По-видимому, горло я ему пережала недостаточно для того, чтобы он не мог возмущаться, потому что все время, что я спускалась, Николай пытался меня убедить, что я поступаю неправильно, и при этом переходил к откровенным угрозам.

Так я и поверила, что он никогда не простит, если я немедленно не выплюну его в ближайший сугроб. Это я себе не прощу, если он замерзнет и заболеет. Гулять долго никак нельзя было, поэтому я быстро определила, откуда он пришел, и плавным красивым бегом направилась к ограде, около которой осторожно поставила свою ношу.

Хомяков, с трудом восстановивший равновесие после принудительной транспортировки, выглядел злым и взъерошенным. Настолько взъерошенным, что я невольно провела по нему языком пару раз, приглаживая вставшие дыбом шерстинки и чувствуя, как внутри меня начинает работать мелодично урчащий моторчик. Сделала я это напрасно, поскольку хомяк стал теперь еще и мокрым. Чувствуя себя ужасно виноватой, я попятилась, Николай, словно этого и ждал, шмыгнул за решетку и зашуршал чем-то в кустах, чтобы выйти из них через пару минут уже полностью одетым и сурово сказать:

– Лиза, никогда так больше не делайте.

Глава 25

Вспоминая события ночи, я чувствовала себя непроходимой дурой. Права оказалась княгиня: я позволяла звериной части брать над собой верх. Уж что-что, а мозги я вчера даже не включала. Можно сказать, глаза открыла, а проснуться забыла. Зато не забыла показать Николаю свою рысь. Со всех сторон показать, потому что, когда он начал возмущаться своей незапланированной доставкой к забору, я выразительно чихнула, повернулась к нему попой и медленно двинулась к дому, очень надеясь, что он перестанет ворчать и позовет меня для прощания. Но я этого так и не дождалась. Николай замолчал, и, когда я обернулась, его уже не было. А ведь мог хотя бы сказать, что будет писать! Только будет ли?

Я вздохнула. Что он обо мне думает после моего ночного пробега с ним в зубах? Быть может, решил, что от меня лучше держаться подальше? А то сегодня таскает в зубах, завтра играет, а послезавтра вообще съест…

– И о чем это так вздыхает у нас Рысьина? – неожиданно вклинился в мои размышления голос Андрея Андреевича. – Неужели не может решить задачу? Пройдите к доске, посмотрим, с чем связаны ваши затруднения.

Я не сообразила, что вызывают меня, пока Оленька не пихнула в бок и не прошипела: «Ну что же ты? Иди давай!» Вот ведь, не успела привыкнуть к фамилии Седых, теперь привыкай к новой. Класс зашумел, обсуждая, с чего учитель ко мне обратился именно так, а Аничкова даже решила восстановить справедливость в том виде, в котором ее понимала:

– Андрей Андреевич, вы ошиблись. Седых даже из клана выставили за ненадобностью.

– Аничкова, когда мне понадобится ваше мнение, я его спрошу. А пока, обратите внимание, я к вам не обращался, а на уроке посторонние разговоры запрещены.

– Но ведь… – расстроенно начала она.

– Смотрю, вы не успокоитесь, пока все не выясните. Клан Рысьиных решил, что такой ценной особой, как Елизавета Рысьина, разбрасываться не стоит, о чем нам сообщили еще вчера.

То-то на меня учителя так косились на уроках, но, поскольку ни у кого не выдалось возможности поделиться с нашим классом столь потрясающей новостью, довольный математик отдувается сразу за всех. Девочки в классе удивленно зашушукались, но скорее радостно, чем завистливо. Аничкова же скривилась, пробурчав нелестное мнение об умственных способностях главы нашего клана. И хотя я с ней была полностью согласна, спускать такое было нельзя, поскольку, оскорбляя мою родственницу и мой клан, целила на самом деле она в меня.

– Прости, что ты сказала? – Я задержалась у ее парты и примерилась, что оттуда взять, чтобы опустить на голову противнице. – Я не расслышала.

– Прими мои поздравления, – буркнула она с таким видом, словно желала мне скорой и мучительной смерти. – Должно же тебе было хоть в чем-то повезти, если уж с остальным полнейшее фиаско. Занятия по магии забросила, решила, что бесполезно, – и правильно.

Выглядела она такой довольной, что я не выдержала. Ее ручку я подтянула щупами, которыми действовала теперь намного увереннее, сняла колпачок и под завороженное молчание класса каллиграфически вывела на промокашке Аничковой: «Дура». Украсила парой завитушек и опустила ручку на стол.

– Я и без того знаю, что ты дура, – взвилась Аничкова. – Зачем об этом писать на моих вещах?

– Дура – это твое второе имя, – любезно пояснила я. – Советую отстать от меня, если не хочешь, чтобы появилось третье.

– Рысьина, вы выйдете сегодня к доске? – уже с раздражением сказал Андрей Андреевич. – Барышни, не надо на моих уроках выяснять отношения. И вообще их не надо выяснять, вы же девушки, как вам не стыдно.

Мне стыдно не было ни капельки. По виду Аничковой было понятно, что и ей тоже. Но все же мы обе пробормотали извинения не столько друг перед другом, сколько перед математиком, после чего я направилась к доске и решила ту злополучную задачу, из-за которой меня вызвали. Решение было столь легким, что я даже особо не напрягала голову, когда стучала мелом, выводя циферки. Ровные, красивые строчки ложились на поверхность доски, а я впервые задумалась, как так получилось, что у меня совершенно не поменялся почерк относительно той, первой Лизы. То есть меняться он начал, но только сейчас, через несколько недель: буквы становились все более острыми, прежняя округлость уходила. Но если это была память тела, почему ее