Равенсбрюк, как выбрасывают мусор на помойку. Лагерь уже был переполнен, когда в него привезли переживших тяжелое холодное путешествие. Было три часа ночи. Зажглись дуговые лампы. Женщины упали на свежий снег и принялись его лизать, будто это была еда. Браха подняла взгляд и увидела, что над ней стоит эсэсовка Мария Мандль. Мандль спокойно сказала:

– Вы все должны ясно понимать, вы не имеете права на жизнь{376}.

Некоторые заключенные Освенцима повалились на пол огромного здания. Некоторые опустились на корточки в брезентовой палатке, где и без того теснилось 8 тысяч женщин. Это было болото мочи, испражнений и отчаяния.

Ветераны Равенсбрюка собрались вокруг новеньких, которые были готовы отдать все за одеяло или плед. Те, кому отдавать было нечего, пытались красть. Стояла жуткая вонь.

– Нас убьют газом! – воскликнула Маришка, кузина Гуни, из палатки, с ужасом заметив запах. – Мы утром не проснемся!

Гуня, как всегда, сохраняя хладнокровие, сказала Маришке успокоиться и лечь спать. В конце концов, они либо проснутся, либо нет{377}.

Утром они поняли, что это за запах. Это не газ, а бензиновые пары.

Лагерная полиция, вооруженная резиновыми дубинками, не стеснялась бить по толпе изголодавшихся женщин, когда им наконец принесли чан супа. Гуне к нему подобраться не удалось. Ее подруга Рут даже ходить не могла, не то что бороться за еду.

Каким-то образом Гуня узнала, где поселили остальных портних из Освенцима. Солидарность портних в очередной раз спасла чью-то жизнь. Их поселили с бывшей главой Штабсгебойде, коммунисткой Марией Мауль. Мауль смогла раздобыть всем еды и даже нашла им занятие – штопать мешки. Гуня и Рут к ним присоединились, и Гуню назначили ответственной за распределение еды по команде. Теперь, вместо измерения ткани для клиентов сантиметром, Гуня отмеряла порции хлеба карандашом и линейкой.

Всю команду мучил один вопрос. Где Марта?

Ответа никто не знал.

Подруг-француженок из освенцимского ателье они тоже не нашли. Алиду Деласаль и Марилу Коломбен к тому времени уже перевели с другими политзаключенными в Маутхаузен, концлагерь в Австрии, где они занимались чисткой железной дороги на станции{378}.

На главной улице Равенсбрюка Браху ждала неожиданная встреча. Среди массы потерянных и забытых заключенных она увидела сестру Ирены, Кете Когут. Ее муж, Лео, работал в подпольной типографии, им обоим какое-то время удавалось скрываться и избегать депортации. Но когда Лео арестовали, Кете поняла, что не может справиться в одиночку, и сдалась в руки гестапо. Ее единственное преступление – еврейская кровь. Кете была измучана голодом и тифом.

– Идем со мной, – умоляла Браха, не намеренная сдаваться.

Кете поежилась и ответила:

– Я здесь умру, я ведь знаю, что Лео тоже умер. Он не мог бы этого пережить.

Брахе не удалось ее переубедить. Кете умерла вскоре после их встречи – еще одна жертва нацистов. Ей было всего двадцать шесть.

«Скоро наступит мир», – Гуня Фолькман{379}.

Одним солнечным днем Гуню, Браху, Катьку и остальных портних собрали вместе и сообщили, что они покидают Равенсбрюк; хорошо это или плохо – никто не знал. Под присмотром лидера блока Марии Мауль команда отправилась к ближайшей железнодорожной станции. Вдали от лагеря воздух казался невероятно чистым. Женщин рассадили по местам в настоящем пассажирском поезде, где они получили порции хлеба, варенья и маргарина. Эта доброта невероятно обрадовала женщин, едва ли не доведя их до истерического состояния.

После долгой поездки они дошли до своего нового лагеря. Это был Мальхов, один из спутников Равенсбрюка, лагеря строгой скудности и голодного порядка. Их бараки – всего 10 маленьких блоков на 5 тысяч женщин – были деревянными и выкрашенными в зеленый цвет. Лагерь окружал густой темный лес. Заключенные Мальхова быстро опустились до поедания травы и древесной коры – настолько малочисленны были запасы еды.

Некоторые женщины пошли работать на завод по изготовлению боеприпасов, замаскированный под часть леса. Им удалось спрятать под платьями картофель и морковь и пронести овощи подругам в лагерь. Брахе повезло получить работу ответственной за комнату. Она следила за чистотой в бараке и равномерным распределением еды.

Гуня была благодарна юным подругам, которые заботились о ней, в шутку называя ее «старушкой». Но все равно ей было тяжело работать как в лесу со строительной командой, так и в больнице, где работа была попроще. Ее положение улучшилось, когда один из фабричных менеджеров, немецкий гражданин из Штеттина по имени герр Маттнер, вызвал Гуню к себе и принялся ее расспрашивать. Он заинтересовался, когда она сказала, что портниха, и попросил ее пойти работать у его жены. Швейные навыки снова спасли Гуню.

Первым делом фрау Маттнер приготовила Гуне обед – мясо с жареной картошкой. Гуня знала, что нельзя сразу набивать живот такой едой, ведь ее желудок сильно уменьшился, но голод оказался слишком силен. После этого у нее всю ночь болел живот, а весь следующий день ей было слишком плохо, чтобы шить. Фрау Маттнер спокойно заварила ей чашку чая – настоящего чая, будто Гуня была настоящим человеком. Они посидели вместе, а потом Гуне стало лучше, и она отправилась шить и гладить.

Гуня сухо это прокомментировала:

– Жареный голубь – не лучшая тюремная пища.

После она придерживалась простой и пресной еды, хотя когда фрау Маттнер предлагала ей настоящий кофе с сахаром, она соглашалась.

Гуня была рада снова взять в руки нитку с иголкой дома у Маттнеров, дотронуться до мягкой ткани, не испорченной грязью, морозом, кровью или насекомыми. Благодаря неожиданной доброте немцев к Гуне стало возвращаться чувство собственного достоинства. В ответ на щедрость она шила потрясающую одежду. Фрау Маттнер умоляла ее саму одеться потеплее, предлагая ей одежду, но Гуня отказывалась со словами:

– Я приму от вас еду, потому что я очень голодна, но одежды не возьму, пока мое платье не порвется{380}.

К апрелю 1945 года все привыкли к бесконечному шуму взрывов. У ворот лагеря появились грузовики Красного креста с посылками для заключенных. Еда!

Эсэсовцы ее забрали.

Однажды Браха увидела коменданта Мальхова – он выезжал из лагеря в гражданской одежде на велосипеде.

– Что происходит? – спросила она.

– Советская армия близко! Я еду на запад, к ближайшей деревне, чтобы меня освободили американцы…{381}

Советская армия, британская, американская – все они приближались.

2 мая, в тот же день, когда сдался Берлин, заключенные Мальхова получили свободу. Эсэсовцы, которые вывели Гуню и остальных из лагеря, попросту бросили заключенных со словами:

– Идет советская армия, мы спасаемся. А вы делайте, что хотите.

Пораженные портнихи осторожно начали рассматривать свои возможности: кто-то направился на запад к американцам, кто-то – на