— Поможем, вылечим, — коротко утешала детей Рита, задыхаясь от быстрой ходьбы, и сама не верила своим словам, потому что измученного пса могло спасти только чудо.

У опушки леса они лицом к лицу столкнулись с Надеждой Максимовной. Заметив пса, та выразительно фыркнула, а Рита вдруг поняла, что в свете того зверства, что сделал с собакой какой-то садист, соседкин скандал выглядит безобидно, по-домашнему. Ведь не убила же она никакую живую тварь, не искалечила. Вот и кот у неё есть, и птичек подкармливает, цветы любит. Мало ли на кого какое помрачение рассудка найдёт, пусть пустые слова улетят, как ветер в поле, главное, не обращать на них внимания.

В доме их встретила прохлада, и Рита обратила внимание, что у пса шевельнулись ноздри.

— Ну вот и пришли. — Она опустила свою ношу на кушетку и облизала пересохшие губы. — Рома, принеси коробку с аптечкой. У меня там были ампулы с витамином С. Это немного поддержит собачье сердце.

Она брала с собой лекарства на все случаи жизни. Удачно, что пригодилось.

От укола собачье тельце даже не вздрогнуло.

«Всё. Конец», — с упавшим сердцем подумала Рита и удивилась, когда внезапно пёс подтянул лапу и сделал попытку поползти к тарелке с водой, которую успела принести Галя.

— Мама, он оживает, — прошептал Рома.

Рита подняла голову, встретившись взглядом с Фрицем Ивановичем. Она и не заметила его прихода.

Фриц Иванович покачал головой:

— Я бы с этим живодёром сделал то самое, что он с собакой.

— Хуже фашиста, — сказала Рита, увидев, как лоб Фрица Ивановича прорезала болезненная складка.

* * *

Фриц Иванович не знал точно, но хранил уверенность, что его отец был фашистом. От этой мысли перехватывало дыхание и становилось стыдно и муторно. Отрывочные воспоминания, похожие на обрывки киноленты, крутили в памяти кадры высокого мужчины в чёрной форме и руку, вскинутую в нацистском приветствии: «Хайль Гитлер!»

Женщина в светлом платье, наверняка мама, смеялась, когда он, Фриц, тоже вытягивался в струнку и поднимал вверх напряжённую ладошку:

— Зиг хайль! Зиг хайль!

— Видишь, у нас растёт хороший сын!

Потом плёнка рвалась и продолжалась на эпизоде, где в подвале на длинных скамейках молчаливо сидели люди и прислушивались к шуму наверху. Кажется, там было холодно, душно и плакали дети. По кирпичной кладке тоже сочились слёзы, крупные и чистые.

Ему очень хотелось плакать, но мама сказала:

— Ш-ш-ш. Молчи. Настоящие немцы сейчас не плачут, а сражаются за родной фатерлянд.

Почему-то потом, когда другие немецкие слова выскочили из головы, «фатерлянд» накрепко засел в мозгу видениями чудесной страны с домами под черепичными крышами и трубным гласом органной музыки, витавшей вокруг цветных витражей.

Ещё на одном клочке памяти запечатлелась просторная комната с накрытыми столами. На столе красиво разложена еда в тарелках и искрится хрусталь бокалов. Звучат музыка и женский смех, пахнет духами, выстукивают вальс каблучки и сливаясь в хор, голоса кричат:

— Дойчланд, дойчланд, юбер аллес!

И лишь однажды ему привиделась длинная колонна оборванных людей с замкнутыми лицами. В окружении овчарок их гнали по чистенькой улочке с геранями на окошках, и чтобы пропустить пленных, прохожие жались к стенам. Наверное, тогда он сжимал в руке какую-то игрушку, потому что эпизод вернулся в память при виде деревянного грузовичка на верёвочке.

Отрешаясь от горьких мыслей, Фриц Иванович потёр лоб и улыбнулся. Позднее, в конце сороковых, они вместе с другом Петькой забрались на дерево в палисаднике и, вспугивая ворон, в две глотки орали:

— Хенде хох! Гитлер капут!

Под тощим грузом из мальчишек послевоенного времени хрупкий ствол яблони стоял недвижимо, но им всё равно было страшновато и весело до тех пор, пока матери не согнали их.

— Фриц Иванович, подержите, пожалуйста, чашку с бульоном, — попросила Рита, и в руках Фрица Ивановича оказалась кружка в оранжевый горошек, — я попробую подкормить собаку из шприца.

Фриц Иванович дождался, когда шприц наполнился, и поставил чашку на стол.

— Вашей собаке нужен ветеринар. Я знаю хорошего доктора.

— Но я не могу отлучиться, а детей одних не пущу. — Рита показала рукой на распростёртое тельце: — Мало ли что может произойти.

По незаконченной фразе Фриц Иванович догадался, что она не хочет оставить детей один на один с приближающийся смертью, путь даже и собачьей.

— Я привезу врача.

— Вы? — Рита неуверенно засопротивлялась: — Но до посёлка далеко идти, да ещё по жаре.

— Я и не пойду. Я поеду.

— У вас есть машина? Я не видела.

Входя в роль вредного старикашки, Фриц Иванович едко пробрюзжал:

— А как я, по-вашему, сюда добираюсь? На помеле?

Подумав, что если собака в агонии, то стоит увезти отсюда детей, он посмотрел на Галю и Рому:

— Давайте, ребятня, собирайтесь со мной. Искать ветеринара втроём сподручнее.

Ветеринаром оказалась крупная женщина с огромными ручищами и трубным голосом. Она была одета в странное сочетание камуфляжной робы и шёлковой юбки в бархатных цветах. От её могучих шагов по старому дому рассыпался стук, наподобие ударов молота о деревянную бочку.

— Где больной? — Доктор шмякнула на стол увесистый чёрный чемодан с потёртыми краями, пахнущий лекарствами и навозом. — Быстро показывайте, а то у меня корова вот-вот отелится. Некогда рассусоливать. Если бы не дядя Фриц, то я бы не поехала. — Она оглянулась на Фрица Ивановича, смиренно стоявшего рядом с Ромой и Галей.

Рита указала на кушетку:

— Вот, собака, то есть пёс, мы нашли его в лесу привязанным за ошейник.

— Да уж знаю, мне дядя Фриц рассказал, — с треском кастаньет ветеринар распахнула чемодан и выудила систему для капельницы, — сейчас мы вашу животинку подлечим немного, потом дам рекомендации, а дальше уж сами-сами.

У меня корова телится. — Она вздохнула. — Нынче много отёлов. Слава Тебе, Господи, люди стали скотину держать. Кстати, если будете брать молоко, то в магазине не советую — там одно порошковое. Лучше у хозяек спросите. Вон, хоть у Светки Мироновой, что возле поссовета живёт. Она трёх коров держит и двух бычков. Причём одна корова — голштинская, а это вам не фунт изюма!

За разговором доктор успела сделать пациенту пару уколов в холку и достала пузатую бутылку физраствора:

— Сейчас ему станет полегче. Но пока еды не давайте. Утром сварите на бульоне жидкой овсянки, но только пару ложек, не больше. И кормите понемногу, чтоб заворота кишок не было. — Она ловко ввела в собачью вену толстую иглу: — Собака молодая, год, не больше. По сути, щенок ещё. Будем надеяться на лучшее.

Ночь прошла почти без сна. Часы стучали, в окне дома Фрица Ивановича