Что ты сделаешь, если представится возможность? Что ты сделаешь в темноте, когда никто не увидит?

Что сделаю я, если вернусь домой?

Днем я составляла списки; во сне я вычеркивала из них имена. Я истребляла врагов.

Те глаза из сна – льдисто-голубые глаза – всегда наблюдали за мной.

И одобряли.

* * *

Не знаю, как насчет дьявола, но экзорцизм точно существует. Католическая церковь до сих пор воюет со всеми вещественными проявлениями дьявольского, то и дело какому-нибудь священнику перерезают глотку, пытаясь изгнать демона. Поищи сама. Люди покупаются на такой бред, что ты даже не поверишь. В Ирландии один мужик заживо сжег свою жену, потому что решил, что ее подкинули феи. И, видимо, был так убедителен, что восемь ее подруг и родственников помогли ему. Конечно, дело было сто лет назад, но если ты воображаешь, будто с тех пор что-то изменилось, ты недостаточно информирована. Потому что люди до сих пор дают обеты посвятить свою жизнь битве добра со злом, в течение пятидесяти лет изучают Священное писание, а потом берутся исполнить обряд экзорцизма, одобренный Церковью (ясное дело, бред, зато санкционированный папой); на подростковых вечеринках с ночевками до сих пор смотрят «Экзорциста», а потом просто так, ради прикола, решают попробовать сами. Девочки из «Горизонтов» попали в последнюю категорию.

Они ничего не ведали ни об истории, ни о философии экзорцизма; они даже не знали про бедную Бриджет Клири, которая, может, до сих пор резвится с феями, пока ее муж гниет в аду. Зато они знали, что я задолбала кураторов, которые срывали зло на моих соседках, а те, в свою очередь, опять на мне. Все были согласны, что мною руководит дьявол. И решили: сожжем его. В «Горизонты» не посылают спокойных, выдержанных девочек, способных принимать продуманные решения и действовать в границах закона и общественных приличий. Кураторши же ежедневно напоминали нам об этом: мы грешницы. Мы отребье. Мы опасны. Так что ничего удивительного.

Все началось ночью, после того как я нарисовала кровью на пороге нашей палаты перевернутый крест – ковровую дорожку для Антихриста. Днем я заметила умирающую белку, она извивалась в клубке кишок, которые волочились по гнилой скамейке. К тому времени, когда я без разрешения улизнула, чтобы отыскать ее, белка уже издохла. Избавлю твои деликатные уши от подробностей. Кровь есть кровь, даже если приходится копаться в свалявшемся мехе и разлагающихся потрохах, чтобы добыть ее. Я проткнула белку палкой, почти как кистью. Никто не проснулся, даже Хизер, когда я положила дохлого зверька ей на подушку.

Они не смогли доказать, что это моих рук дело. А значит, групповуха по типу Содома и Гоморры, наказывают всех, и праведников, и грешников. Мы провели день на солнце, держа ведра с водой. Понятно, не пытка испанской инквизиции, но не пытайся повторить самостоятельно, потому что через час тебе покажется, что руки сейчас отсохнут. Кроме того, под вечерним солнцем мучит дикая жажда, в голове туман, перед глазами плывут черные точки, и все-таки, хотя руки вспотели и саднят, ты крепко сжимаешь пальцы, потому что знаешь: если выпустить ведра, запрут в карцер бог знает на сколько. Мы выдержали довольно долго, так что Хизер (которая наслаждалась пыткой во имя Господа) пережила la petite mort[54], а трое упали в обморок.

За ужином мне никто ничего не сказал, что уже настораживало. Обычно после подобных экзекуций виновницу шепотом обзывали, а то и могли «случайно» опрокинуть ей на колени стакан воды. Надо было сообразить, что дело нечисто, и быть настороже. Вместо этого я заснула сразу после отбоя и очнулась, когда мне уже зажали рот ладонью, чтобы заглушить крик. Будто я собиралась доставить им такую радость.

На головах у них были наволочки с прорезями для глаз. Хизер здорово взгрела бы их за порчу белья – тут-то я и поняла, что всё всерьез. Сложно не догадаться, когда вытаскивают из постели, волокут в лес, связывают руки и лодыжки и бросают в грязь под ноги десяти психопаткам в самодельных костюмах ку-клукс-клановцев.

– Господи, молим Тебя помочь нам изгнать это зло, – завыла одна из них, и я узнала голос Пеппи, упитанной чирлидерши из Харрисберга; ее застали делающей минет учителю физкультуры, и Господа она уважала не больше моего. – Дьявол, изыди!

– Мы окропляем тебя святой водой, – подхватила другая, подозрительно смахивающая на Уродину.

Она с ритуальной торжественностью подняла над моей головой пластиковую чашку и вылила мне на лицо теплую мочу.

– Аминь, – хором сказали остальные.

Эту часть они явно отрепетировали.

Остальное сочинялось по ходу дела.

* * *

Одна, голая, в лесу. Свернувшись калачиком в грязи и щепках, вздрагивая при каждом шорохе и скрипе деревьев. Восприятие сузилось до выживания в следующую секунду, до красных глаз, мерещившихся во тьме, до готовности к нападению сзади, до ожидания рассвета.

На запах мочи, дерьма и крови сбежались и слетелись все виды насекомых и животных, а когда руки связаны, от них не отмахнешься. Все, что остается, – это орать.

В конце концов на меня наткнулась группа кураторов, посланных на поиски, – у них ушел чуть не целый день, но ведь кто знает, насколько усердно они искали.

Когда меня нашли, лоб и губы у меня были измазаны калом, на груди моей собственной засохшей кровью написано «ЗЛО», на ладонях и ступнях вырезаны стигматы – теми же самыми ножницами, которыми мне состригли волосы. Я подписала бумагу, что не собираюсь подавать в суд, и в ответ «Горизонты» позвонили Ублюдку и сказали, что я перевернула новую страницу и засияла светом Господа. Меня отправили домой.

Ничего не было, вот как я решила. Я бы такого не допустила.

Все стерто ластиком.

Однако всегда остаются следы.

И если существует такая штука, как одержимость, если во мне действительно сидит дьявол, теперь ты знаешь, кто его туда подсадил.

Декс. Тварь[55]

– Ты залезаешь или как?

Машина была та же самая; Лэйси – другая. Волосы у нее были подстрижены очень коротко и неровно, будто она сама себя обкромсала. Глаза не подведены, ногти без лака – без макияжа Лэйси выглядела голой. Она всегда не страдала лишним весом, но теперь стала просто тощей, почти костлявой, глубоко запавшие глаза превратили лицо в череп. Ее любимое платье в сине-зеленую клетку в стиле «бэбидолл» болталось на ней мешком, курка из кожзама, которая некогда обтягивала ее на зависть аппетитные изгибы, теперь