случившееся «в реальности» такой же пшик, как «реальность» любого из нас. Расскажи себе историю, говорила она. Придумай легенду, заново создай себя из тех сказок, которые тебе нравятся.

Мне нравилась простота. Сказка без драконов, без загадок, без страшной ведьмы в чаще леса. Скучная история про девочку, которая отказалась от приключений и осталась дома смотреть телевизор.

Теперь, снова сделавшись Ханной, я крутилась после ужина на кухне, чтобы помочь маме с посудой или приготовить на завтра запеканку. Ты меня балуешь, говорила она, и я улыбалась фальшивой улыбкой, мечтая превратить ее в настоящую, зная, что не должна проявлять холодную рассудительность и физическое отторжение, когда мама приближается ко мне на расстояние вытянутой руки. Мы ополаскивали и вытирали тарелки, я притворно интересовалась делами окружающих: кто жалуется на мужа, кто с кем не разговаривает, кто угрожает сорвать с соседнего дома все рождественские украшения, если в этом году они опять будут напоминать уродливые рекламы в стиле Лас-Вегаса. Она грузила меня своими скучными офисными заботами, советовалась, что делать с идиоткой из приемной, которая вечно лишает ее обеденного перерыва. Иногда мама жаловалась на отца, хотя прикидывалась, что это вовсе не жалобы, а праздные размышления, например: «Интересно, придется ли отцу по душе новая работа и задержится ли он на ней подольше», или: «Интересно, удосужится отец все-таки прочистить водосточный желоб, как обещал». Она была права насчет него, и я не могла взять в толк, почему до сих пор воздерживаюсь от единственно возможных ответов, которые напрашивались сами собой: «Может, если ты прекратишь все время к нему придираться, он перестанет тебя ненавидеть; может, он пьет, чтобы заглушить звук твоего голоса. Может, ты столько раз называла его неудачником, что он и сам в это поверил».

Пить он стал меньше, зато курил больше. Он сделался счастливее. Перестал жаловаться на кинотеатр, даже взял несколько дополнительных смен, в основном ночных. Я подслушала, как мать шутила по телефону, что у него, наверное, роман.

На неделе, во время ужина с лазаньей, которую папа ни с того ни с сего приготовил, он сообщил, что подумывает снова собрать рок-группу.

Мать рассмеялась.

– Да ладно тебе, Джимми, – сказала она, когда он надулся. – Прости, но если у тебя начинается кризис среднего возраста, неужели обязательно следовать клише?

– А ты что думаешь, детка? – спросил он у меня, словно забыв, что мы уже не те, что раньше, и на мою поддержку не стоит рассчитывать. – Как по-твоему, круто будет, если твой старик превратится в рок-звезду?

Я подумала: скорее наоборот. Она вызывала жалость, эта картина, как папа вечерами в гараже, нацепив драную футболку и бандану, играет какого-нибудь неизбежного печального Спрингстина. Вслух я этого не сказала. Я вообще ничего не сказала, и он, должно быть, меня понял.

* * *

Начали происходить странные вещи. То есть даже более странные, чем Лэйси, распростертая ниц перед дьяволом. Более странные, чем мое появление в школе в одолженной джинсовой жилетке и нежно-голубой «крестьянской» юбке с кружевной оборкой. Я скучала по фланелевым рубашкам, по «мартинсам».

Я скучала по Декс.

Декс не могла существовать без Лэйси – но Лэйси без Декс непостижимым образом держалась молодцом. Как будто, потеряв меня, она ничего не потеряла. Как будто она не страдала.

Будь такое возможно, я пожелала бы, чтобы ее не было, – чтобы она никогда не существовала. Вместо этого я ходила по коридору мимо ее шкафчика и ее класса, когда она не прогуливала уроки. Чем чаще я ее видела, тем меньше страдала при встрече, пока и вовсе не перестала ощущать боль. Может, именно поэтому я не могла держаться от нее подальше.

Казалось, мы с ней единственные настоящие люди в здании, а то и в мире. Что нас окружают автоматы, подобия живых организмов, которые дышат, шевелятся и изредка издают невразумительные звуки, как взрослые в комиксах про Чарли Брауна, но существуют исключительно для нашего развлечения. Бедняги, они ни о чем и не подозревали. Они-то считали, что это Лэйси существует для их развлечения. Я наблюдала за тем, как они наблюдают за ней. За ней я тоже наблюдала. Я видела, как она превращает нашу шутку в свою религию, как ускользает через запасной выход на парковку с Марком и Диланом, как порой проводит языком по губам после обветренных губ Джесси, но я не могла наблюдать за ней постоянно, поэтому мне не удалось увидеть своими глазами, как она обошлась с Ники Кантор, вторым лицом из команды Никки. Во всяком случае, большинство считало, что это сделала Лэйси. Большинство не может ошибаться. Его мнение становится правдой.

Общеизвестно, что Ники Кантор первой из девочек нашего класса занималась сексом (или, по крайней мере, призналась в этом). В тринадцать лет она ненадолго пересеклась с Джимом Бичем, который двигался по шкале популярности в противоположном направлении (ныне Ники всякий раз получала пост правой руки Никки Драммонд, когда той надоедала Мелани Херман, тогда как Джим ходил в школу в плаще и от него несло беконом). Ники и Лэйси занимались математикой в классе для отстающих выпускников, все еще корпевших над делением в столбик: Лэйси – потому что не утруждала себя посещениями, а Ники – потому что не могла запомнить даже собственный телефонный номер. Ее умственной энергии, насколько я могла судить, хватало лишь на взбивание челки, подсчет калорий (несомненно, на пальцах), оральное удовлетворение Джереми Деннера и приставание к людям с рассказами о своих кокер-спаниелях, которые обязательно взяли бы приз на собачьей выставке, если бы не их хвосты, крючковатые, как ее нос до операции.

Более чем странно: Лэйси целую неделю сидела, буравя Ники взглядом с другого конца класса, и в шевелении ее губ угадывалось некое бессловесное непрекращающееся песнопение. «Проклинаю ее», – отвечала она всякий раз, когда ее спрашивали, чем она занимается. Словно и без того понятно.

И поясняла интересующимся: «Потому что Он так велел».

Даже сама Ники Кантор уверяла, что находит ее поведение забавным, пока наконец не сломалась под тяжестью взгляда Лэйси, выбежала из класса и целую неделю не показывалась в школе. Говорили, что ее одолела какая-то таинственная хворь. Беспрестанная рвота и обезвоживание. Когда Ники вернулась, оказалось, что она сбросила четыре килограмма и стала на несколько оттенков бледнее. Она перевелась в другой класс математики.

– Пищевое отравление, – на следующий вечер сообщила мне по телефону Никки. – Совпадение.

Мы наблюдали за Лэйси; Лэйси наблюдала за своими объектами. Следующей стала Мелани Херман. Половину своего времени Мелани тратила на то, чтобы вывести Ники Кантор