– Перестань, Лэйси. Ты серьезно?

– Я серьезно, Декс. Исторический факт, можешь проверить. Называется политика умиротворения: ему просто давали, что он хотел, и хавали его бред, потому что слишком боялись ему возразить и считали, что так легче сохранить мир. Знаешь, что случилось потом?

– Я само нетерпение!

– Он захватил гребаную Польшу.

– Гитлер – не лучший аргумент в споре, Лэйси. И вряд ли Никки Драммонд нацелилась на Польшу.

– Со злом нельзя торговаться. Его нельзя умиротворить. С ним надо сражаться. Искоренять его. Иначе оно разрастется.

Как хорошо было прошедшим летом без всяких врагов.

Лэйси сплела свои пальцы с моими.

– Знаешь, почему парни любят держаться за руки вот так? – сказала она мне однажды. – Потому что это се-е-ексуально. – Она протянула последнее слово, ей нравилось меня смущать. – Пальцы практически совокупляются.

– Скажи это, Декс, – потребовала она теперь, сжимая мои пальцы. – Ты и я. Мы вдвоем против целого мира. Все как прежде.

– Конечно.

Мы возвращались домой в тишине, без музыки и разговоров. Лэйси поставила босую ступню на сиденье и выставила в окно руку, крутя руль кончиками пальцев другой.

– Заехать за тобой завтра утром? – спросила она, остановив машину перед моим домом. – Мы могли бы снова рвануть на океан, посмотреть на настоящую воду.

– Завтра надо в школу.

– Да, и что?

– Я не могу прогулять.

– Почему?

– Потому что не могу. У меня самостоятельная по математике. И… другие планы.

– Какие такие планы?

– После школы я собираюсь в торговый центр, ясно?

– Ну и ладно, скажешь матери, чтобы она свозила тебя в ад в другой раз.

– Я не с мамой, и не… – Я едва подавила искушение назвать вслух имя, чтобы посмотреть на ее реакцию. – Я согласилась съездить кое с кем и хочу съездить, ясно? Поэтому я поеду.

В темноте раздался звук, как будто она поперхнулась собственной слюной.

– Забавно. Ха-ха.

– Нет. Серьезно.

– Вот как.

Мне захотелось дотронуться до ее лица, прикоснуться пальцами к губам и ощутить, какую форму они принимают, когда она удивляется. Мне захотелось крепко обнять ее и заставить пообещать, что она никогда больше меня не бросит.

Мне хотелось, чтобы она испарилась.

– А ты придешь в школу? – спросила я, открывая дверцу.

– Вот еще баловаться. Мне дали пару недель, чтобы догнать класс. – Она медленно выплевывала слова. – Ну да ладно. Я могу рвануть на пляж и одна. Может, пришлю тебе открытку.

– Жду не дождусь.

Она отъехала, но вдруг остановилась и высунула голову в окно. Бледное, как луна, лицо по-прежнему выглядело странно без шапки черных кудрей.

– Эй, Декс, чуть не забыла…

– Да? – Я напряглась. Сейчас она спросит меня о том, чего я не смогу ни подтвердить, ни опровергнуть. Или найдет волшебные слова, которые снова свяжут нас незримой нитью, склеят трещину. Я могла бы ждать в темноте вечно, хотя частица меня отчаянно хотела сбежать.

Но она лишь сказала:

– Передай от меня привет папе.

И укатила.

* * *

Я ожидала, что ночью мне будет сниться Лэйси. Когда этого не произошло, я проснулась с уверенностью, что она уехала. Теперь сбежала по-настоящему или ускользнула в мое воображение, как некое сказочное существо, которое, однажды отвергнутое, само себя похищает.

Я сходила в школу, сделала уроки, вежливо поговорила с родителями, не думая о Лэйси, не думая о Лэйси, не думая о Лэйси.

В воскресенье Никки позвала меня в церковь, и я чопорно сидела рядом с ней, изучая скамью, пока священник вещал про ад, считала лампочки в модульных светильниках и пыталась не прозевать время, когда надо вставать для вознесения хвалы Иисусу. Без волшебных грибов Господь оказался куда менее интересным, а церковь на трезвую голову совсем не изменилась с дней моего детства. Дамы обмахивали веерами воскресные наряды, их мужья старались занять места у выхода, чтобы незаметно ускользнуть на перекур, дети с бантами и галстуками-бабочками находили тошнотворное удовольствие в хорошем поведении, увертываясь от плевков тех сорванцов, которые его не находили. Священник разглагольствовал о том, что надо прощать, открывать свое сердце тем, кто дурно поступал с вами, но не объяснил, как отличать тех, кого следует прощать, от тех, кого прощать не следует, или что делать, когда простить одного означает предать другого.

– Тут потом за обедом будет вино, – прошептала Никки. – Можем разжиться немного, если осторожно.

Я всегда была осторожна.

Проходили дни, а Лэйси все не было, и я уже начала думать, что ее возвращение мне пригрезилось. А потом, в понедельник после школы, на выделенную автобусную полосу выкатил «бьюик» и дал один громкий протяжный гудок, не умолкавший, пока все, находился на остановке, не повернулись в его сторону.

Лэйси высунула из окна голову:

– Залезай.

* * *

Комната изменилась. Огромный плакат с Куртом исчез. Все исчезло.

– Генеральная уборка. – Лэйси пожала плечами. – Собираюсь в монахини.

Она выкрасила стены черной краской.

– Ублюдка чуть удар не хватил, – сообщила она.

Лэйси села на кровать. Я опустилась на пол, скрестив ноги, рядом с тем местом, где она раньше хранила кассеты. Они тоже исчезли. Все, что осталось, Лэйси теперь хранила в машине. Несколько пленок в бардачке, все остальное – в коробке в багажнике.

– Никогда не знаешь, когда понадобится быстро слинять.

Я думала, мы куда-нибудь поедем; мы всегда катались. Но Лэйси заявила, что хочет мне что-то показать. И многое рассказать.

Она улыбнулась фальшивой улыбкой Лэйси.

– Ну как там торговый центр?

– Отлично. Ты же знаешь. Магазины.

– Я знаю, что ты ездила с Никки Драммонд, – сообщила она.

– Ты за мной следила?

– Паранойя? Видишь ли, ты не единственная, с кем я общаюсь. Слухи ходят. А ты, как я заметила, их не отрицаешь.

– Нет, не отрицаю.

– Ну так что? Вы теперь подружки или типа того?

Я пожала плечами.

– Ну, официально вы, видимо, не дружите, – продолжала Лэйси. – Ни на публике, ни в школе, где вас могут увидеть.

Я не ответила, но ответ и не требовался. Как только мы обе поняли, что она выиграла, на лице у нее появилась настоящая улыбка. Но очень быстро исчезла.

– Прости, – сказала она, а ведь она никогда не извинялась. – Я слышала и кое-что другое. Про ту вечеринку в конце весны…

– Фигня, – быстро ответила я.

– Знаешь, мне все равно, что ты натворила, Декс.

– Я ничего не натворила. Все кругом врут.

– Ладно… Но если кто-то навредил тебе, мы можем все исправить. Мы…

– Если кто-то навредил мне, не понимаю, каким боком это касается тебя.

– Что случилось? Что она тебе наплела? – спросила Лэйси.

– Кто?

– Сама знаешь кто. Эта сука. Никки. Она тебе что-то