— Ты меня просто не знаешь.

— Вам только так кажется. Вы не настолько загадочны,как воображаете.

— Я и не стремлюсь прослыть загадочным.

— «Загадочный» — подобающая замена слову «неприятный».Я тоже кое-что понимаю в риторике.

— Это не риторика, а ирония. Разные вещи.

— Вам обязательно нужно выйти победителем в споре?

— Когда это так просто, то да.

— А тот человек, ваш патрон…

— Корелли?

— Корелли. Его переспорить тоже просто?

— Нет. Корелли искушен в риторике намного больше меня.

— Так я и думала. Вы ему доверяете?

— Почему ты спрашиваешь?

— Не знаю. Так вы ему доверяете?

— А по какой причине я должен ему не доверять?

Исабелла передернула плечами.

— А что именно он вам заказал? Вы мне не скажете?

— Я уже сказал. Он хочет, чтобы я написал дляиздательства книгу.

— Роман?

— Не совсем. Скорее сказку. Легенду.

— Детскую книгу?

— Вроде того.

— И вы собираетесь это сделать?

— Он очень хорошо платит.

Исабелла нахмурилась.

— Вы поэтому пишете? Потому, что вам хорошо платят?

— Иногда.

— А теперь?

— А теперь я намерен написать книгу потому, что должен.

— Вы ему обязаны?

— Наверное, можно и так выразиться.

Исабелла задумалась над проблемой. Мне показалось, онахотела что-то сказать, но удержалась, прикусив язык. Вместо этого она одариламеня невинной улыбкой и ангельским взглядом из своего арсенала, благодаря чемуей удавалось с легкостью перепорхнуть с одной темы на другую.

— Я бы тоже не возражала, если бы мне платили за то,что я пишу, — призналась она.

— Всей пишущей братии это пришлось бы по душе. Что,кстати, вовсе не означает, что никто не станет платить.

— А как этого добиться?

— Для начала нужно спуститься в галерею, взять бумагу…

— Воткнуть локти в стол и шевелить мозгами, пока они незаболят. Конечно.

Она с сомнением посмотрела мне в глаза. Уже полторы неделиона жила в доме, и я не делал поползновений отправить ее к родителям. Похоже,она задавалась вопросом, когда я предприму попытку избавиться от нее и почемуне сделал этого до сих пор. Я тоже спрашивал себя об этом и не находил ответа.

— Мне нравится быть вашей помощницей, хотя вы и такой,какой есть, — сказала она наконец.

Девушка смотрела на меня с таким выражением, как будто еежизнь зависела от одного ласкового слова. Я поддался искушению. Добрые слова —одолжения, которые ничего не стоят, не требуют жертв и ценятся намного большенастоящего благодеяния.

— Я тоже рад, что ты помогаешь мне, Исабелла, хотя ятакой, какой есть. И я порадуюсь тем паче, когда тебе уже не придется мнепомогать и ты больше ничему не сможешь у меня научиться.

— Вы считаете, у меня есть способности?

— Несомненно. Через десять лет ты станешь мастером, а яподмастерьем, — вымолвил я, повторив слова, имевшие для меня вкуспредательства.

— Обманщик, — сказала она, нежно поцеловав меня вщеку, и выбежала из комнаты, помчавшись вниз по лестнице.

14

Вечером я оставил Исабеллу над стопкой чистой бумаги застолом, который мы водрузили для нее в галерее, и отправился в книжный магазиндона Густаво Барсело на улице Фернандо. Я собирался приобрести хорошее и,главное, читабельное издание Библии. Весь комплект Новых и Старых Заветов,хранившийся у меня дома, был напечатан микроскопическим шрифтом на тонкой, каклуковая шелуха, полупрозрачной бумаге. Чтение этого текста, помимо религиозногопыла и божественного вдохновения, вызывало мигрень. У Барсело, кроме всегопрочего, страстного коллекционера Священного Писания и христианских апокрифов,позади магазина имелся запасник, битком набитый разнообразными изданиямиЕвангелия, исповедями святых и блаженных и всякого рода религиозной литературой.

Заметив, что я вхожу в магазин, один из продавцов бросился вконтору, находившуюся в подсобной части лавки, чтобы предупредить хозяина.Барсело вышел из своего кабинета. Вид у него был взволнованный.

— Глазам не верю. Семпере мне говорил, что вы словнородились заново, но то, что я вижу собственными глазами, — из областипреданий. Вы точно Валентин, недавно вернувшийся из райских кущ. Где же выпропадали, плут вы этакий?

— То там, то тут, — неопределенно сказал я.

— Вы были везде, кроме свадебного банкета Видаля. Вашеотсутствие бросалось в глаза, друг мой.

— Позвольте усомниться.

Книготорговец вздохнул, давая понять, что уважает моежелание не распространяться на эту тему.

— Не хотите ли чашечку чая?

— Даже две. И Библию. По возможности, удобную вобращении.

— Ну, это не составит труда, — отозвалсябукинист. — Далмау!

Один из приказчиков послушно явился на зов.

— Далмау, любезному Мартину, который перед вами,необходим экземпляр Библии не в подарочном формате, а удобном для чтения. Ядумаю, Торрес Амат тысяча восемьсот двадцать пятого года подойдет. Как высчитаете?

Одной из многих особенностей, отличавших лавку Барсело отдругих книжных магазинов, было то, что здесь о книгах говорили как о марочныхвинах, обсуждая букет, аромат, консистенцию и урожай.

— Превосходное издание, сеньор Берсело, хотя лично япосоветовал бы обновленную и переработанную версию.

— Тысяча восемьсот шестидесятого?

— Тысяча восемьсот девяносто третьего.

— Разумеется. Приемлемо. Заверните книгу для нашегодруга Мартина и запишите за счет фирмы.

— Ни в коем случае, — запротестовал я.

— Пусть разразит меня гром в тот день, когда за СловоБожие я возьму плату с закоренелого неверующего, как вы, и поделом.

Далмау поспешил за моей Библией, а я последовал за Барсело вкабинет. Букинист налил две чашки чая и предложил гаванскую сигару из сигарногоящичка. Я взял ее и прикурил от пламени свечи, протянутой мне Барсело.

— Высший сорт?

— Вижу, вы цените хороший вкус. У мужчины должны бытьслабости, желательно изысканные, или в старости ему нечего будет вспомнить. Я,пожалуй, составлю вам компанию, черт побери.

Облако ароматного дыма накрыло нас, словно волна прилива.