— Вы обвиняете меня в глупости?

— Я обвиняю тебя в нарушении порядка. Делай, что ясказал. И точка. Молча.

Я указал ей на дверь. Исабелла, закатив глаза, удалилась.Шествуя по коридору, она бормотала проклятия, которые я толком не расслышал.

Пока Исабелла бегала по колледжам и библиотекам в поискахкниг с текстами и катехизисов, из которых ей надлежало сделать выписки, я ходилв библиотеку на улице Кармен, дабы пополнить свое теологическое образование,подкрепляя энтузиазм изрядной долей кофе и стоицизма. Первые семь дней этогосвоеобразного созидания породили одни сомнения. Одно из немногих убеждений,вынесенных мною, заключалось в том, что подавляющее большинство авторов,почувствовавших призвание писать о божественном, человеческом и сакральном,наверное, были людьми учеными и в высшей степени благочестивыми, но совершеннобездарными писателями. Многострадальному читателю, вынужденному продиратьсясквозь дебри их опусов, приходилось прикладывать титанические усилия, чтобы невпасть в коматозное состояние от тоски, навеваемой каждым новым абзацем.

Преодолев с большим трудом тысячи страниц, посвященныхрелигиозной тематике, я стал подозревать, будто сотни верований, внесенных вкаталог на протяжении истории книгопечатания, похожи между собой как две капливоды. Я отнес это впечатление на счет собственного невежества или отсутствияприличных документальных источников. Однако мне не удавалось отделаться отощущения, будто все это время я просматривал краткое изложение десятковдетективов: убийцей мог быть тот или иной персонаж, но сюжет оставался, всущности, неизменным. Мифы и легенды, о чем бы они ни повествовали — божествах,сотворении мира или об истории народов и племен, — я стал воспринимать каккартинки головоломок, практически ничем друг от друга не отличавшиеся. Онисостояли из одних и тех же кусочков, которые просто собирались в другомпорядке.

За два дня я подружился с Эвлалией, заведующей библиотекой.Она подбирала мне документы и книги в океане бумажного наследия, находившегосяна ее попечении. Время от времени Эвлалия подходила к моему столу в уголке,чтобы поинтересоваться, не нужны ли мне новые материалы. Она была примерно моихлет и фонтанировала остротами, как правило, колкими шутками, слегкаприправленными ядом.

— Вы читаете много о божественном, кабальеро. Решилистать служкой на старости лет?

— Всего лишь собираю материал.

— О, так все говорят.

Шутки и остроумие библиотекарши стали целебным бальзамом,питавшим душевные силы, благодаря чему я не скончался над зубодробительнымитекстами и продолжал странствие по морю документов. Когда у Эвлалии выдаваласьсвободная минутка, она подсаживалась ко мне и помогала разбираться в этойгалиматье. На страницах книг, которых было великое множество, теснилисьрассказы об отцах и детях, добродетельных и святых женщинах, предательствах иобращениях в веру, пророчествах и мучениках-пророках, посланниках неба или рая.А также о детях, рожденных для спасения Вселенной, мифических существах,страшных как смертный грех и сложением сходных с животными, об эфирныхсозданиях с расово приемлемыми чертами. Последние представляли силы добра ивыступали героями, претерпевавшими тяжелейшие испытания судьбы. И практическивезде навязывалась концепция земного существования как своеобразногопромежуточного состояния, что предполагало послушание и покорность року итребовало соблюдения законов племени. Ибо награда всегда ожидала по ту сторонубытия и сулила райские кущи, изобиловавшие тем, чего не имелось в плотскойжизни.

В четверг в полдень Эвлалия приблизилась к моему столу вовремя перерыва и спросила, не забываю ли я изредка поесть среди непрерывногочтения требников. Я пригласил ее пообедать в «Каса Леопольдо», ресторан,недавно открывшийся неподалеку от библиотеки. Пока мы отдавали должноепревосходному жаркому из бычьего хвоста, она рассказала, что уже четыре года(из них два занимая нынешнюю свою должность) работает над романом, который ещене окончен. Местом действия она выбрала библиотеку на улице Кармен, а канвусоставляла цепочка таинственных преступлений, совершенных в библиотеке.

— Мне хотелось бы написать нечто похожее на романыИгнатиуса Б. Самсона, издававшиеся несколько лет назад, — сказалаЭвлалия. — Вы их помните?

— Смутно, — отозвался я.

Эвлалия до сих пор не придумала основную интригу своейкниги. Я посоветовал придать повествованию слегка зловещий тон и строитьдействие вокруг истории таинственной книги, принадлежавшей духу грешника,сдобрив чертовщиной второстепенные сюжетные линии.

— Так поступил бы на вашем месте Игнатиус Б., —рискнул предположить я.

— А какую цель на самом деле преследуете вы, читаястолько книг об ангелах и демонах? И не убеждайте меня, что вы бывшийсеминарист, которого заела совесть.

— Я пытаюсь выяснить, есть ли общие корни у религиозныхверований и мифов и каковы они, — объяснил я.

— И что вам удалось узнать?

— Почти ничего. Я не хочу утомлять вас мизерере.[40]

— Вы меня не утомляете. Расскажите.

Я пожал плечами:

— Пожалуй, пока самым интересным мне представляется то,что начало большинству конфессий было положено неким событием или личностью,более-менее исторически достоверными. Однако очень быстро учение перерастает всоциальное движение, подчиненное соответствующим политическим, экономическим иобщественным интересам группы, воспринявшей эти верования. Вы еще не уснули?

Эвлалия покачала головой.

— Львиная доля мифологии, которой обрастает любаядоктрина, начиная от богослужения и заканчивая нормами и табу, создаетсябюрократией, возникающей по мере эволюции учений, а не проистекает из гипотетическогосверхъестественного явления, породившего их. Большая часть безыскусных имиролюбивых историй представляет собой симбиоз здравого смысла и фольклора. Ноони непременно в конце концов получают воинственный заряд, а он формируется врезультате позднейших интерпретаций первоначальной идеи, если не откровенныхискажений, допускаемых вождями. Проблема руководства и возникновение иерархиизанимают ключевое место в рамках развития вероучения. Истина на первых порахоткрывается всем. Однако вскоре появляются личности, считающие своим правом идолгом истолковывать, распоряжаться и в случае надобности изменять истину воимя общего блага. С этой целью они создают организацию, могущественную ипотенциально репрессивную. Это явление, а биология учит нас, что подобноесвойственно любой социальной группе животных, немедленно превращает доктрину вэлемент политического контроля и борьбы. Ссоры, войны и разногласия становятсянеизбежными. Рано или поздно слово становится плотью, а плоть истекает кровью.

Я почувствовал, что рассуждаю, как Корелли, и вздохну.Эвлалия вяло улыбалась и смотрела на меня с некоторой опаской.