— Именно этого вы жаждете? Крови?

— Наука дается кровью, а не наоборот.

— Я не стала бы утверждать столь категорично.

— По-моему, вы ходили в монастырскую школу.

— К кармелиткам. Восемь лет.

— А правду говорят, что учениц школ при женскихмонастырях обуревают самые темные и постыдные желания?

— Держу пари, что вам до смерти хотелось бы это узнать.

— Ставьте все фишки на «да».

— А что еще вы усвоили из ускоренного курса теологиидля беспокойных умов?

— Очень немногое. Мои первые выводы огорчаютбанальностью и непоследовательностью. И чтобы сделать подобные выводы, нетнужды глотать энциклопедии и трактаты о раздорах ангелов, настолько все кажетсяочевидным. Вероятно, я просто не способен преодолеть свои предубеждения. Аможет, в этих материях и разбираться нечего. И суть вопроса заключаетсявсего-навсего в том, верить или не верить, не давая себе труда задуматься опричинах и истоках. Как вам мое красноречие? Вы все еще под впечатлением?

— У меня мурашки бегут по коже. Как жаль, что я невстретила вас в годы учебы в монастырском колледже, в пору смутных желаний.

— Вы безжалостны, Эвлалия.

Библиотекарша весело рассмеялась и проникновенно посмотреламне в глаза.

— Скажите, Игнатиус Б., кто так жестоко разбил вашесердце?

— Вижу, вы умеете читать не только книги.

Мы посидели несколько минут молча, наблюдая за суетойофициантов в обеденном зале ресторана «Каса Леопольдо».

— Знаете, что самое лучшее в разбитых сердцах? —спросила библиотекарша.

Я покачал головой.

— То, что разбить сердце можно только один раз. Потомна нем остаются лишь царапины.

— Используйте это в своей книге.

Я указал на ее обручальное кольцо.

— Не знаю, кто этот дурачок, но, надеюсь, ваш женихпонимает, что он самый счастливый мужчина на свете.

Эвлалия грустно улыбнулась и кивнула. Мы возвратились вбиблиотеку и разошлись по своим местам. Она вернулась за конторку, а я — в свойукромный уголок. Мы попрощались на следующий день, ибо я решил, что более немогу и не собираюсь читать ни одной лишней строчки об озарениях и вечныхистинах. По дороге в библиотеку я купил белую розу на лотке на бульваре Рамблаи положил ее на письменный стол, за которым никого не было. Я нашел Эвлалию водном из проходов: она расставляла на полках книги.

— Уже покидаете меня, так скоро? — промолвила она,увидев меня. — Кто же теперь будет осыпать меня комплиментами?

— Да кто угодно.

Она проводила меня до дверей и пожала руку на верхнейплощадке лестницы, спускавшейся во внутренний дворик старого приюта. Я началспускаться по ступеням, но на полпути обернулся. Она все еще стояла наверху исмотрела мне вслед.

— Удачи, Игнатиус Б. Желаю найти то, что вы ищете.

12

Мы ужинали с Исабеллой за столом в галерее. Я заметил, чтомоя новоиспеченная помощница искоса поглядывает на меня.

— Не нравится суп? Вы его так и не попробовали… —осмелилась подать голос девушка.

Я уставился на нетронутую тарелку супа, остывавшего настоле. Взяв ложку, я сделал вид, что пробую изысканное яство.

— Изумительно, — похвалил я.

— И вы не проронили ни слова, вернувшись избиблиотеки, — добавила Исабелла.

— Еще жалобы есть?

Исабелла обиженно потупилась. Я через силу ел холодный суп,так как это был удобный предлог не продолжать беседу.

— Почему вы такой печальный? Из-за той женщины?

Я начал бесцельно гонять суп по тарелке. Исабелла тишком неспускала с меня взгляда.

— Ее зовут Кристина, — сказал я. — И я непечальный. Я рад за нее, поскольку она вышла замуж за моего лучшего друга ибудет очень счастлива.

— А я царица Савская.

— Ты любопытная надоеда, вот ты кто.

— Вы мне больше нравитесь, когда ехидничаете и говоритеправду.

— Посмотрим, как тебе понравится это: отправляйся ксебе в комнату и оставь меня в покое один-единственный раз.

Она попыталась улыбнуться, но, когда я протянул к ней руку,ее глаза наполнились слезами. Она схватила грязные тарелки, свою и мою, иубежала на кухню. Я услышал, как посуда попадала в раковину, а несколькомгновений спустя громко хлопнула дверь ее спальни. Я вздохнул и попробовал вино— божественный напиток из магазина родителей Исабеллы. Через некоторое время яподошел к двери ее комнаты и тихонько постучал костяшками пальцев. Она неотозвалась, но изнутри до меня доносились eе всхлипывания. Я подергал дверь, нодевушка заперлась на замок.

Я поднялся в кабинет. После того как тут похозяйничалаИсабелла, он пах свежими цветами и выглядел как капитанская каюта крейсера.Исабелла расставила по порядку книги, вытерла пыль, навела блеск, преобразиввсе до неузнаваемости. Старый «Ундервуд» казался статуэткой, и буквы наклавишах вновь читались без труда. Стопка бумаги, аккуратно сложенная,покоилась на письменном столе — резюме школьных религиозных текстов, выписки изкатехизиса вместе с текущей корреспонденцией. На кофейном блюдечке лежали двегаванские сигары, распространявшие упоительный аромат. Превосходного сорта, изчисла товаров, составлявших предметы роскоши и привезенных с Карибскихостровов. Эти сигары отцу Исабеллы из-под полы поставлял один знакомыйтабачник. Я взял одну и закурил. Она обладала терпким вкусом, внушая чувство,будто ее теплый фимиам вобрал все запахи и сладчайший дурман, вдохнув которыйчеловек может умереть спокойно. Усевшись за стол, я просмотрел дневную почту. Ипроигнорировал все письма, кроме одного, написанного на пергаменте цвета охрыпочерком, который я узнал бы когда угодно. В послании от моего нового издателяи мецената Андреаса Корелли мне назначалось свидание в полдень в воскресенье наверхушке башни новой канатной дороги, парившей над портом Барселоны.

Башня Сан-Себастьян поднималась ввысь метров на сто, одетаясталью и опутанная тросами, — при одном взгляде на этот клубок начиналосьголовокружение. Подвесная канатная дорога была с помпой открыта в том году послучаю Всемирной выставки, перевернувшей все в городе вверх тормашками иосыпавшей Барселону невиданными новшествами. Канатная дорога тянулась надвнутренней гаванью порта и делилась на два отрезка: кабины стартовали сплатформы башни Сан-Себастьян и скользили в пустоте к большой центральнойвышке, напоминавшей Эйфелеву башню и служившей меридианом. Сделав остановку,воздушные вагончики преодолевали вторую половину пути до горы Монтжуик, гдебилось сердце выставки. Чудеса техники сулили вид на город, до сих пордоступный лишь дирижаблям, птицам высокого полета и ледяным шарикам града. Помоему скромному разумению, человек и чайка не были рождены для того, чтобыделить одно воздушное пространство. Едва ступив в лифт, поднимавший на верхнююплощадку башни, я почувствовал, что мой желудок сжался до размеров теннисногомячика. Взлет показался мне бесконечным, а тряска жестяной капсулы оказаласьупражнением на вызывание тошноты в чистом виде.