В конюшнях царила нервная атмосфера. Сухарь, окруженный беспрецедентными мерами безопасности, томился от безделья{330}. Каждую ночь в его стойле находился кто-то из людей. Ховард нанял трех сторожей, один из которых охранял конюшню днем, а двое других – ночью. Ночным сторожам было строго приказано непрерывно разговаривать между собой, чтобы никто из них не смог задремать. Смит обязал всех охранников пользоваться паролями, и теперь любой, кто проходил мимо, подвергался жесточайшему допросу. Патрулирование обеспечивал полицейский пес Сильвер, которого специально натренировали бегать вдоль конюшен. Дверь стойла Сухаря находилась под электрическим напряжением. Смит сам придумал и собственноручно смастерил устройство. Оно состояло из множества проводов, тянувшихся от пола до потолка, и приводило в действие сирену, если кто-то пытался открыть дверь. «Возможно, до Сухаря и добрался бы отряд чикагских головорезов, вооруженных до зубов автоматами и пулеметами, расстреливая всех подряд на своем пути, – с уверенностью говорил Ховард. – Но у человека, который в одиночку отважился бы погладить Сухаря, шансов было ровно столько, сколько у воспитанника детского сада, пытающегося взломать Монетный двор США перьевой ручкой».

Сухарь был в полной безопасности, а Вульф – нет. За два дня до скачек полиция сообщила, что его попытаются похитить{331}. Неизвестные злоумышленники планировали изувечить жокея и накачать наркотиками или взять в заложники, чтобы он не смог принять участие в скачках, а Ховарду и Смиту просто не хватит времени для поиска квалифицированного жокея. Похитители надеялись, что без Вульфа Сухарь проиграет, тем самым позволив игрокам, поставившим на аутсайдера, сорвать изрядный куш.

Самым страшным было то, что личности похитителей до сих пор не установили. Под подозрение попадали все, с кем Вульф поддерживал знакомство. Жокей без промедления нанял двух дюжих телохранителей, и в течение двух дней они следовали за ним повсюду, куда бы тот ни шел.

В пятницу утром разразился ливень, превративший скаковой трек в настоящее болото. Управляющий вызвал сушильные машины, которые медленно осушали скаковые дорожки. При жеребьевке стартовых номеров Сухарю снова не повезло. Ему достался тринадцатый номер из девятнадцати.

Почти всю ночь перед скачками Вульф в сопровождении своих телохранителей и Смит провели у кровати Полларда. Втроем они долго обсуждали предстоящие скачки, самое значительное испытание в жизни Сухаря. В составе участников были лучшие из лучших скакунов на тот момент, за исключением Адмирала. Сухарю назначили максимально возможную весовую нагрузку, 59 килограммов. Фавориту Кентукки Дерби 1938 года, жеребцу по кличке Монтировщик, определили минимальные 45 килограммов. Ему посчастливилось прошмыгнуть на гандикап с такой легкой нагрузкой благодаря несовершенству системы назначения весовых нагрузок. Чтобы помочь подготовиться тренерам лошадей-фаворитов к скачкам на их ипподроме, руководство Санта-Аниты рассчитало вес для каждого участника за два месяца до начала состязания, еще 15 декабря. В тот день назначенная для Монтировщика нагрузка в 45 килограммов была вполне обоснованной, так как жеребцу исполнилось только два года. Он не только не выиграл ни одной из проведенных скачек, но ни разу даже не смог показать достойный результат. Накануне 1938 года жеребец претендовал исключительно на клейминговые скачки. Ставки против него принимались из расчета 150: 1. Однако теперь ему уже исполнилось три года, он одержал четыре сенсационные победы подряд, включая Санта-Анита Дерби с призовым фондом в 50 тысяч долларов. Все понимали, что назначенная жеребцу нагрузка для скачек стоимостью 100 тысяч долларов оказалась несправедливо заниженной. Вес был настолько мал, что тренеру Эрлу Санду пришлось вызвать из Майами миниатюрного темнокожего Ника Уолла, единственного в стране квалифицированного жокея, который мог соответствовать такому весу{332}.

Вульф четко осознавал, что фора в 14 килограммов, предоставленная Монтировщику, практически гарантировала жеребцу победу. Но Сухарь не привык отступать.

Утром перед началом гандикапа Санта-Аниты 1938 года Ховард приехал в больницу Святого Луки. Там их уже ждал бледный, изможденный Поллард в инвалидном кресле. Он натянул на себя выглаженную белоснежную сорочку, прикрыв искалеченную грудь, и повязал галстук. Должно быть, процесс одевания причинил ему немало боли и страданий. Он причесался, побрился, надел пиджак на одну руку. Второй рукав свободно болтался над повязкой, поддерживавшей больную руку. Всего две недели назад, до того как Поллард упал со спины Прекрасной Воительницы, он выглядел гораздо моложе своих двадцати восьми лет, почти как мальчик, и в одно мгновение превратился в дряхлого старика. Ховард перенес жокея в машину и убедился, что ему удобно в салоне. Полларду нельзя было вставать с постели, но медики поддались на уговоры и позволили посетить скачки при условии, что его будут сопровождать двое врачей и медсестра.

Они приехали в Санта-Аниту. Ипподром заполонили семьдесят тысяч зрителей. С помощью Марселы Поллард поднялся на трибуну, но на самом верху они остановились. Чтобы добраться до будки комментаторов, им нужно было пройти мостик над трибунами с болельщиками. Проход был слишком узким для кресла Полларда. Тогда жокей, кривясь от боли, медленно встал и, хромая, побрел по мостику, а за ним – эскорт из медиков.

Вдруг какой-то человек снизу из толпы взглянул наверх и узнал его. Он тут же толкнул локтем другого болельщика и указал на жокея, и вскоре вся толпа уставилась на Полларда. Кто-то выкрикнул его имя и начал аплодировать. К нему присоединился второй, третий, и вскоре все трибуны неистово аплодировали. Поллард выпрямился и поклонился{333}.

Когда они добрались до конца мостика, аплодисменты стихли. Похоже, никто не сомневался, что Марсела остановится с Рыжим там, потому что далее начиналась сугубо мужская территория, на которой сосредоточились корпуса армии радиокомментаторов и газетчиков, состоявших исключительно из представителей сильного пола. До сих пор всех женщин, пытавшихся туда проникнуть, бесцеремонно выставляли за дверь.

К всеобщему удивлению Марсела решительно пошла напролом{334}. Ей, как обычно, сопутствовал успех. Если кто и был против ее присутствия, то не проронил ни слова. Один репортер, восхищенный ее поступком, даже предложил наградить Марселу орденом за храбрость. Но она не осталась там надолго, хотя изначально собиралась вместе с Поллардом наблюдать за состязанием из комментаторской будки, откуда Клему Мак-Карти предстояло вести прямой репортаж по национальному радио. У нее просто сдали нервы. Будка находилась на крыше ипподрома, на нее необходимо было подниматься по лестнице высотой более трех с половиной метров. Но Марселу смущала вовсе не лестница. Она просто боялась, что во время скачек не сможет справиться с эмоциями и будет кричать прямо в микрофон комментатора. «Я не могу этого выдержать, – сказала она. У нее тряслись руки. – Сейчас я думаю не о скачках. Я вся на взводе в ожидании начала, но микрофон там, в кабинке, еще страшнее».