— Не вешай, пожалуйста, трубку! — попросил я. Асам подумал: «Пока я не доберусь до конца линии и не спасу чью-то жизнь».

— Тупая я, — сказала Энни Оукли. — Потому иуходишь, что я дура.

Ох и страшно было мчаться ночным берегом к дому КонстанцииРеттиген! Мне все мерещилось, что навстречу несется отвратительный мертвец.

— Господи! — задыхался я. — Что же будет,если я наскочу на него!

— Ух! — завопил я.

И врезался в довольно плотную тень.

— Слава Богу, это ты! — воскликнула тень.

— Нет, Констанция! — возразил я. — СлаваБогу, что это ты!

— Что тебя так разбирает? Что нашел смешного?

— Вот это! — Я похлопал по большим ярким подушкам,на которых возлежал. — За сегодняшнюю ночь я уже переменил две постели!

— Лопнуть можно со смеху! — отозваласьКонстанция. — А как ты посмотришь, если я расквашу тебе нос?

— Констанция, ты же знаешь, моя девушка — Пег. Простомне было тоскливо. Ты не звонила столько дней! А Энни всего-навсего позваламеня поболтать в постели. Я же не умею врать, все равно физиономия меня выдаст.Посмотри на меня!

Констанция посмотрела и расхохоталась:

— Господи, прямо яблочный пирог с пылу, с жару! Ладноуж. — Она откинулась на подушки. — Вот, наверно, я тебя сейчаснапугала!

— Надо было подать голос еще издали.

— Ох, я так обрадовалась тебе, сынок! Прости, что незвонила. Раньше мне хватало пары часов, и я забывала о похоронах. А теперькоторый день не могу опомниться.

Она повернула выключатель. В комнате стало темней, заработалшестнадцатимиллиметровый проектор.

Два ковбоя молотили друг друга на белой стене.

— Как ты можешь смотреть фильмы в такомнастроении? — удивился я.

— Хочу разогреться как следует, — если мистерГолый завтра опять пожалует, выскочу и оторву ему башку.

— Не смей даже шутить так! — Я посмотрел в высокоеокно на пустынный берег. Только белые волны вздымались на краю ночи. — Какты считаешь, это он позвонил тебе и сообщил, что я у Энни, а сам отправилсяпокрасоваться на берегу?

— Нет. У того, кто звонил, был не такой голос. Тут,наверно, замешаны двое. Господи! Ну я не знаю, как это объяснить. Понимаешь,тот, кто появляется голый, он, наверно, какой-нибудь эксгибиционист,извращенец, правда? Иначе он ворвался бы сюда, измордовал бы старуху или убил,или и то и другое. Нет, меня больше напугал тот, кто звонил, — вот от негоменя действительно затрясло.

«Представляю, — подумал я. — Я ведь слышал, как ондышит в трубку».

— У него голос форменного выродка, — сказалаКонстанция.

«Да», — мысленно согласился я с ней — и будто услышал,как где-то вдалеке заскрежетал большой красный трамвай, поворачивая под дождем,и как голос за моей спиной бубнил слова, ставшие названием для той книги, чтопишет Крамли.

— Констанция… — начал я, но замолчал. Я собралсясказать ей, что уже видел этого обнаженного на берегу несколько вечеров назад.

— У меня есть поместье к югу отсюда, — сказалаКонстанция. — Завтра я хочу поехать туда, проверить, как там. Позвони мнепопозже вечером, ладно? А пока наведешь для меня кое-какие справки, согласен?

— Любые! Ну какие только смогу!

Констанция наблюдала за тем, как Уильям Фэрнам сбил своегобрата Дастина с ног, поднял и снова свалил одним ударом.

— Мне кажется, я знаю, кто этот мистер Голый.

— Кто?

Она оглядела волны прибоя, словно дух неизвестного все ещевитал там.

— Один сукин сын из моего прошлого. Голова у него как уотвратного немецкого генерала, а тело — тело лучшего из лучших юношей, чтокогда-либо летом резвились на берегу.

К зданию с каруселями подкатил мопед, на нем сидел молодойчеловек в купальных трусах, загорелый, блестящий от крема, великолепный. Наголове у него был массивный шлем, темное забрало закрывало лицо до самогоподбородка, так что я не мог его разглядеть. Но тело молодого человека простопоражало красотой — пожалуй, ничего подобного я в жизни не видел. При взглядена него я вспомнил, как много лет назад встретил такого прекрасного Аполлона:он шагал вдоль берега, а за ним, не сводя с него глаз, завороженные сами незная чем, следовали мальчишки. Они шли, словно овеваемые его красотой,влюбленные, но не сознающие, что это — любовь; став старше, они будут гнать отсебя это воспоминание, не решаясь заговорить о нем. Да, существуют такиекрасавцы на свете, и всех — и мужчин, и женщин, и детей — тянет к ним, и это —чудесное, чистое, светлое влечение, оно не оставляет чувства вины, ведь приэтом ничего не случается, решительно ничего не происходит. Вы видите такуюкрасоту и идете за ней, а когда день на пляже кончается, красавец уходит, и выуходите к себе, улыбаясь радостной улыбкой, и когда час спустя поднимаете рукук лицу, обнаруживаете, что она так и не исчезла.

За целое лето на всем берегу вы встретите юношей или девушекс подобными телами лишь однажды. Ну от силы два раза, если боги вздремнули и неслишком ревниво следят за людьми.

И сейчас, восседая на мопеде, на меня глядел через темноенепроницаемое забрало истинный Аполлон.

— Что, пришли проведать старика? — раздался из-подзабрала гортанный, раскатистый смех. — Прекрасно! Идемте!

Он прислонил мопед к стене, вошел в дом и стал впереди меняподниматься по лестнице. Как газель, он в несколько прыжков взлетел наверх искрылся в одной из комнат.

Чувствуя себя древним старцем, я поднимался следом,аккуратно ступая на каждую ступеньку.

Войдя за ним в комнату, я услышал, как шумит душ. Черезминуту он появился совершенно обнаженный, блестя от воды и все еще в шлеме. Онстоял на пороге ванной, глядя на меня, как смотрятся в зеркало, явно довольныйтем, что видит.

— Ну, — спросил он, так и не снимая шлема, —как вам нравится этот самый прекрасный юноша на свете? Этот молодой человек, вкоторого я влюблен?

Я густо покраснел.

Он рассмеялся и стащил с себя шлем.

— Боже! — воскликнул я. — Это и вправду вы!

— Старик! — сказал Джон Уилкс Хопвуд. Он посмотрелна свое тело и заулыбался. — Или юнец? Кого из нас вы предпочли бы?