«Глубокое личное удовлетворение», которое он почувствовал, когда забил свой сотый гол, не могло сравниться с радостью просто там быть – быть игроком «Арсенала», быть одним из людей «Арсенала».

«Все это знают: я не смогу забыть, что, когда я перешел из «Ювентуса», многие люди задавали вопросы обо мне – и правильно задавали, между прочим. Поэтому я никогда не забуду того, что произошло с «Арсеналом» и Арсеном. У него не было ни единой гарантии, что ставка на меня сыграет. Я работал, не давая себе права высказываться. Через полтора года после победы в чемпионате мира я смиренно выступал за молодежку. Когда ты не высовываешься, а упорно работаешь и можешь без оглядки смотреть на себя в зеркало утром, то это должно окупиться в какой-то момент. Люди протянули мне руку и доверили мне. Самое меньшее, что я мог для них сделать, это забивать голы и быть им чем-то полезным. Здесь у меня контракт с моим собственным сердцем».

И сердце это изменилось. Потом, в начале 2003 года, все игроки, с которыми мне удалось поболтать на тренировочной базе Лондон Колни, будут говорить мне, что, по мере того как Тьерри совершенствовался и мужал, это иногда приводило к некой суровости по отношению к чужакам, хотя вежливость всегда оставалась его неотъемлемой чертой. «Сейчас, если кто-то меня достает, я ему об этом говорю», – сказал он. Виейра, который одно время «делил комнату» с Тьерри в «Арсенале», это подтверждает: «Как и Маню [Пети], когда ты ему нравишься, то нравишься ему [Тьерри] по-настоящему – для него, когда доходит до отношений с людьми, есть либо все, либо ничего». В возрасте двадцати пяти лет Тьерри обрел стабильность и в личной жизни – Клэр Мэрри переехала в его дом в Хемпстеде[67]. С ее появлением многие человеческие спутники, окружавшие Тьерри с тех пор, как он переехал из Монако, сместились на другую орбиту, больше ради их же выгоды, чем Анри; он дистанцировался от своего отца и приобрел уверенность в собственных силах, что иногда можно было принять за высокомерие, если вы были настроены воспринимать его таким образом. Могло показаться, что Тьерри Анри должен «Арсеналу» столько же, сколько «Арсенал» – Тьерри Анри. Когда он говорил: «Когда я сюда приехал, больше всего на свете я не хотел расстраивать Арсена – на кону стоял его авторитет», – не умалял ли он таким образом достижения тренера, выигравшего дубль в свой самый первый сезон в Англии и сделавшего это без помощи Тьерри?

Это стало бы слишком суровым суждением. Тот масштаб, с которым болельщики на «Хайбери» приняли Тьерри, поднял его до такого уровня, что сделал из него, по крайней мере, как нам говорили, большую редкость среди современных футболистов: искреннего сторонника учреждения, которое неделю за неделей наполняло его банковский счет тысячами фунтов стерлингов; такого же искреннего и такого же преданного, какими являлись держатели сезонных билетов Северного банка, которые и помыслить не могли заработать столько в течение одного года. То, как он выражал привязанность «своим» фанатам и «своему» клубу, неуклюже, резко (вначале, но так останется и в будущем) – другими словами, слишком стараясь, отнюдь не являлось свидетельством двуличности его характера или циничным способом завоевать популярность. Нам всем нравится, когда нас любят. Правда о Тьерри (кто в феврале 2001 года мог только сказать: «Я не англичанин. Я приехал сюда работать, а не веселиться») состоит в том, что к тому времени Анри уже влюбился в «Арсенал» – и что он мог лучше выразить свои чувства, забивая голы или прессингуя защитников, когда он терял мяч, чем найти правильные слова, которые скорее мы ожидали от него услышать. Откровенные слова, сказанные любящему человеку, теряют свое звучание, если кто-то посторонний их подслушивает, в том случае если мы не наделены талантом поэзии или музыки. Тьерри был одарен футболом, и именно его он заставил петь. Что еще должно иметь значение?

Он с радостью принял этот резкий и в то же время чувствительный шок, ставший для него неожиданностью. От профессиональных футболистов ожидается, что они «целуют эмблему клуба» не только, когда забивают, но и когда говорят. Это особо требуется от них, поскольку подчинение такой традиции, выражающей «принадлежность», для большинства стала бесполезной и неуместной. Почему их надо за это винить? Лицемерие разводят те, кто страстно желает золотой утопии пролетарских героев, проводя прямую линию от шахт до футбольного поля. По правде говоря, сейчас, как никогда, развитие карьеры футболиста зависит от разрыва связей в той же степени, что и от их укрепления. «Современный» феномен? Я не уверен. Президенты чаще отказывали в шансе футболистам, играющим за один клуб. На каждого Тома Финни[68] найдется десяток Биллов Мередитов[69]. И «Престонский водопроводчик» переехал бы в Палермо в 1952 году, если бы руководители клуба не запрашивали нелепо завышенную цену у сицилийского клуба. Тьерри не единственный из тех иностранцев, которые приехали в Англию и нашли там свой настоящий дом. Так произошло с Эриком Кантона в «Манчестер Юнайтед», так чувствовал себя и Патрис Эвра, еще один ребенок Лез-Юлиса, кто однажды мне сказал, как он «узнал» о своем клубе и как он вырос, чтобы увидеть себя частью истории, которая была намного более обширна, чем он мог себе это представить. То же самое можно сказать о Джанфранко Дзоле в «Челси». Патрик Виейра, Робер Пирес и Деннис Бергкамп – все подпали под обаяние «Хайбери». По правде говоря, внушительное количество так называемых импортных обнаружило, что их снесло задором и страстью, нескончаемым потоком несшихся с трибун. Это с полной уверенностью можно сказать о Тьерри, даже, может, в большей степени, чем о других, до какой степени это волновало его и должно будоражить и нас.

Где-то в это же время, зимой 2002/03, у меня появился шанс поговорить с Венгером о дошедшей уже до определенного уровня критики его кадровой политики – как он душил английский талант, как во имя здравого руководства он жертвовал «духом игры» и искал уцененные таланты за рубежом. Появление Эшли Коула, в каком-то смысле благодаря травме бразильского левого защитника Сильвиньо, чем молодой англичанин воспользовался в полной мере, стало единственным случаем, счастливой случайностью, а не предвестником грядущих событий. Венгер об этом знал и в какое-то время пытался, как мы уже видели, «переангличанить» клуб: Сол Кэмпбелл, Ричард Райт и Франсис Джефферс были приглашены в клуб летом 2001 года «с тем, чтобы английский остался первостепенным – и единственным – языком, на котором говорят в раздевалке» (дословные слова Венгера, сказанные мне). За исключением блистающего Кэмпбелла, эти трансферы оказались неудачными, и Венгер больше не собирался платить раздутые суммы за английских игроков. Он так же страстно уверился, что «Арсенал» в его аристократичной, архаично-модернистской манере (такой оксюморон определял «Арсенал» с тех самых пор, как сэр Генри Норрис пригласил в команду Герберта Чепмена в 1925 году) являлся организмом, выходящим за рамки национальностей. «Считаешь, что Патрик Виейра – англичанин? – вопрошал меня Венгер в своей обычной риторической манере, которую он так любит. – Конечно, нет. «Арсеналец» ли он? Конечно, да». Болельщики, эти «самые непримиримые судьи», знали лучше: как и тренер, их меньше всего интересовало, какой паспорт в кармане у игрока. Ни один англичанин не мог любить «Арсенал» так, как любил его Тьерри, ну, или по крайней мере сам Тьерри в это верил.