– Если подумать, здесь как везде, – продолжает свою мысль Циммерман. – Может, тебе кажется, что Болан на самом верху, а на самом деле не так. Над Боланом тоже есть начальство.

– Тот парень из Винка… – Дорд оглядывается через плечо. – Тот, что в кузове.

– Может, и так, – соглашается Циммерман. – У Болана есть… скажем так, телефон. Телефон, который время от времени звонит, а когда он ответит, голос в трубке говорит ему, что делать. Но я гарантирую – гарантирую, – что тому голосу тоже кто-то приказывает. Может, ему не звонят, может, при личной встрече или письмом, как знать. А над теми есть еще кто-то. Всегда есть кто-то еще. Тот говорит этому, этот тому…

У Дорда мозги вскипают от усилия понять. Кругом треск и щелчки: песок бьет по кабине, мелкие камешки по днищу, шелестит брезент в кузове, когда труп (господи Иисусе, у нас в кузове труп!) сдвигается на поворотах. Лебеда сливается в синеватые полосы. Пейзаж за окном положительно лунный, а голос Циммермана бубнит в ухо, и Дорду уже мерещится, что грузовик оторвался от земли и уплывает к звездам.

– Только вот что я тебе скажу, – продолжает Циммерман. – Что происходит по-настоящему, не знает никто. Они-то думают, будто знают. Им очень, очень хочется в это верить. Но они не знают. Обходятся «делай так» от кого-то повыше них. И, само собой, где-то, очень высоко, лестница кончается. На вершине есть кто-то, кто отдает приказы вниз. Его слово переходит от одного к другому на манер сплетен. А его слово, сдается мне, вроде слова Божьего.

– Почему? – не понимает Дорд.

– Почему? Ну, наверное, потому что вся лестница с этим согласилась. Потому что так проще. Потому что всем хочется верить в того, кто над ними. И никто не желает знать, чего им знать не положено. А тот парень на самом верху говорит, что есть, а чего нет и что им знать, а чего знать не надо, и так намного проще, чем если бы каждый решал сам.

Дорд ворочает эту мысль в голове.

– По-моему, фигня это.

– О? – удивляется Циммерман.

– Не так уж все налажено. Я черт знает сколько в «Придорожном» и только и вижу, как все суетятся без всякого смысла. Нет никакой лестницы.

– Ну, в последнее время есть некоторый разброд.

– Разброд? Это слабо сказано!

– Я вообще ничего не говорю, – отзывается Циммерман. – Не мое это дело.

Грузовик плывет сквозь ночь. Потом, сбавив ход, Циммерман сворачивает на горный проселок. Дорд с трудом различает впереди какую-то расщелину, и не маленькую.

– А твое место на этой лестнице где? – спрашивает он.

– Внизу. Не так низко, как твое, Дорд, но низко.

– А что ты будешь делать, когда все развалится?

Грузовик останавливается.

Циммерман, пожав плечами, вылезает из кабины.

– Не знаю. Найду, надо думать, другую лестницу. Давай помоги мне высадить пассажира.

Прихватив по фонарю, они обходят машину.

– Уступаю тебе ноги, – говорит Циммерман. – Они легче. Только остерегайся насчет шипов.

Дорд сует фонарь под мышку, морщится и хватается за торчащие из брезентового свертка лодыжки. Носки пропитались кровью, и на двухцветной рубашке появился третий тон. Циммерман лезет в кузов, подхватывает другой конец и выталкивает груз наружу.

Спуск к расщелине получается долгим и опасным. Дорд, пятясь, осторожно ставит ногу. Он уверен, что, стоит оступиться, – сломает лодыжку и скатится в провал, поэтому, не слушая насмешек Циммермана (тебя ждать что того Рождества!), переступает крошечными младенческими шажками.

Наказание хуже не придумаешь. Он богом клянется – это с ним часто бывает в таком состоянии, – что больше ни крупинки порошка, потому что каждый раз, как он наберется, вляпывается в полное дерьмо, и не успеешь оглянуться, как уже тащишь труп среди ночи по крутому обрыву, и чтоб мне провалиться, если по руке не течет холодное и мокрое, и, господи Иисусе, надеюсь, мне это мерещится…

Наконец Циммерман говорит:

– Хватит. Стой.

Подобравшись к краю расщелины, он заглядывает вниз. Внизу темно, но фонарем он туда не светит.

– Хорош. Бросаем. Готов?

– Еще бы, – пыхтит Дорд.

– Давай, считаю до трех. Раз, два…

На каждый счет они раскачивают мертвое тело, с каждым разом быстрее и шире. На счет три отпускают, и труп валится так тяжело и быстро, что Дорд чуть не срывается за ним. Циммерману приходится ловить его за руку, чтобы удержать на тропе.

– Осторожней, – спокойно говорит он в ухо Дорду, словно ничего такого и не случилось.

Со дна расщелины слышится тяжелый удар. Но искр не видно, и облако пыли не всплывает снизу. Удар звучит как-то не так, слишком влажно для пустыни.

– Может, что-то порвалось? – предполагает Дорд. – В смысле в нем.

– Не знаю и знать не хочу, – огрызается Циммерман. – Давай ствол. Тот, что подобрал на дороге.

Дорд отдает ему окровавленное оружие – он счастлив избавиться от улики. Пошарив лучом фонаря, Циммерман выбирает в стороне большой плоский валун. По нему тянутся бурые полосы. Подойдя к нему, Циммерман кладет пистолет прямо посредине, развернув стволом к тропе, так что каждый, спустившийся сюда, увидит оружие на пятнистом камне.

– Годится, – говорит он. – Пошли к машине.

Дорд оглядывается на темную расщелину.

– А проверить, не видно ли его?

– Не видно. И вообще нам велено не смотреть.

– Что? Почему это?

Циммерман награждает его сердитым взглядом.

– Дорд… вот как раз потому… о чем мы только что говорили. Пошли, и все.

– Мне это обрыдло, Майк, – сообщает Дорд. – До тошноты надоело слушать, чего мне делать, чего не делать. Нас тут водят за нос.

– Дорд…

– Брось. Мы тут, на хрен, труп спрятали, и нельзя даже проверить, хорошо ли? Если что, нас и прихватят за задницы. У меня полный карман улик для ДНК-теста.

На это Циммерман не отвечает. Беспокойно оглядев Дорда, он говорит:

– Слушай, я возвращаюсь к машине. И смотреть собираюсь только под ноги. И тебе советую. Для твоего же блага.

Развернувшись, он карабкается наверх, пригнув голову и пряча глаза.

– Да иди ты на хрен, – цедит Дорд. Но решается не сразу – при всей его задиристости Дорд любит Циммермана и не хочет его расстраивать. В жизни Дорда Циммерман – единственный трезвый голос.

Но любопытство побеждает. Он хочет знать. Он должен знать. Надо выяснить, что от него хотят скрыть, тем более, разгадка всего в нескольких футах ниже.

– Просто проверю, – бормочет он и, повернувшись, светит фонариком в расщелину.

Сперва он ничего не видит, кроме камней. Странное дело – он даже задумывается, не исчез ли труп. Затем луч высвечивает двуцветную туфлю и бледно-голубую штанину, и Дорд про себя вздыхает с облегчением. До дна довольно далеко, никто не додумается там искать, а спуститься вниз сумеет разве что скалолаз.