— Как там Женька? — начал говорить о другом Иван Федорович. —Давненько его не видел.

— Женька нормально, а вот у меня одни неприятности. Сразудве шляпки прострелили. Картина, правда, еще не упала, но Евгений несоглашается убирать ее со стены — значит, обязательно упадет. Завтра. У менябыл ужасный день. Стрела прилетела.

— Какая стрела? — удивился Иван Федорович.

— Арбалетная. Из арбалета сегодня стреляли в меня.

— Кто? — — Пупс.

— Витька?

Взгляд Ивана Федоровича говорил: «А какие еще у Маруси могутбыть подруги? Только с пришлепом».

Мне стало обидно. Захотелось срочно реабилитироваться, и ярассказала все, что знала про шляпки, стрелы и картины, начиная с Розы изаканчивая Тамарой.

К рассказу моему Иван Федорович относился со скептическимравнодушием, но до тех пор, пока я не дошла до Маруси.

— И в Марусю стреляли? — спросил он, причем вид у него былочень тревожный, напуганный даже.

— И в Марусю, — подтвердила я. — Сначала прострелили еешляпку…

В этом месте Иван Федорович удивленно меня прервал.

— Маруся уже носит шляпки? — спросил он и тут же мечтательнопредположил:

— Должно быть, они ей очень к лицу.

«Кошмар!» — внутренне ужаснулась я, но, не подавая вида,ответила:

— Слава богу, нет, Маруся по-прежнему не носит шляпок, апрострелили ту, что была на портрете. На том, что в спальне висел.

— Почему — была? Почему — висел? — забеспокоился ИванФедорович.

— Потому что теперь уже все иначе — портрет упал и сильнопострадал вместе с Марусей. Перед этим в нее стреляли из арбалета, но все этоне беда в сравнении с тем, что исчез ты. Маруся очень тяжело это переживает и,если верить ее словам, уходит из жизни. Иван Федорович, миленький, возвращайся,— уже пуская слезу, заключила я и полезла в сумку за платком.

Иван Федорович досадливо крякнул и озадаченно почесал взатылке.

— Если верить Марусе, говоришь, — сердито сказал он. — Аверить ей нельзя. Я Марусе не верю — она все врет. Она врет на каждом шагу.

Я вспомнила ее осунувшееся лицо, круги под глазами, потухшиеглаза и с жаром воскликнула:

— Иван Федорович, клянусь, она умирает без тебя.

Еще немного, и она станет точь-в-точь как та дистрофичка накартине!

Иван Федорович снова досадливо крякнул, но было очевидно,что в нем уже появились сомнения. Сомнения, которые поселила я.

— Умирает? — растерянно спросил он.

Я, понимая, что пора ударить эмоциями, вскочила с табуреткии закричала:

— Да! Да, Ваня, да! Марусе без тебя не нужна эта жизнь. Подсвоей подушкой она хранит твою пижаму, под ее кроватью стоят твои тапочки, твоистишки она читает как молитву… Короче, крыша поехала совсем.

И еще, — здесь я перешла на шепот, — Ваня, ей жить однойпросто опасно. Эти покушения…

— Ерунда, — отмахнулся Иван Федорович. — Выдумки все. Никтоне убит.

— Может быть, — согласилась я, — но ей страшно.

Боюсь, и на этой почве у нее масса психических расстройств.Роза говорит, что у нее уже абулия, аггравация и агипногнозия.

— А что это? — спросил Иван Федорович, обнаруживая тщательноскрываемую панику.

— Ужас что, — заверила я. — Можешь представить, как ей тяжело?Она страдает, мучается, любит тебя, тоскует, нервы ее измотаны, а тутначинаются эти покушения. Плохо они легли на психику Маруси. Видел бы ты, вкаком состоянии она.

— Но ты же только что сказала, что покушались не только нанее, но и на Розу, и на Тосю, и на Ларисус Юлей, и на тебя с Тамарой. Вы-то небоитесь, так почему должна бояться она?

— Да потому, что мы не одни, — закричала я. — Мы живем смужьями, а Марусю некому в случае чего защитить.

Иван Федорович не смягчился. Против моих ожиданий онозверел.

— Пусть Акима своего позовет! — рявкнул он и так злопосмотрел на меня, что я попятилась.

Мне стало ясно, что на сегодня достаточно, тем более чторазговор зашел не туда. Одно отрадно — я кое-что узнала.

«Ну, Маруся! — свирепея, подумала я. — Уж я тебе покажу!»

От Архангельского я вышла слишком поздно, чтобы показыватьсяМарусе в этот же день. Домой вернулась далеко за полночь, и единственное, чтосделать могла, так это позвонить Марусе.

— Где ты взяла этот адрес? — гневно спросила я. — Беднаякомпьютершица! С ума ее чуть не свела!

— Я вся умираю, — пожаловалась Маруся, — а ты на менякричишь.

— Да как же не кричать на тебя, когда посылаешь меня кпосторонним людям. Эта женщина с трудом вспомнила, кто он такой, твой Ваня.

— Так он не к ней, значит, ушел? — прозрела наконец Маруся.

— Нет, не к ней, — подтвердила я и гаркнула:

— Говори, где взяла этот адрес?

— В записной книжке, — пролепетала Маруся.

— Голубушка! — возмутилась я. — Кто же так штудируетзаписные книжки будущего мужа? В твоем возрасте пора бы уже овладеть этимискусством..

— Я овладела, — вяло защищалась Маруся.

— Ха! Овладела! Это уже называется — овладела!

Какую-то малозначительную компьютерщицу от егойной дульцинеине можешь отличить. Куда же это годится? Пора тебе брать уроки у меня.

Похоже, Маруся пришла в смущение.

— Неужели и в самом деле промахнулась? — растерянно спросилаона.

— Абсолютно, поверь моему опыту. Уж я-то не промахнусь.Бедная женщина едва твоего Ваню в глаза видала. Клянусь, ей не до него.

— Епэрэсэтэ! А ведь три раза ее адрес был в Ваниной книжкезаписан, — загремела Маруся.

— Это говорит лишь о незначительности знакомства. Несколькораз Ваня информацию о ней получал и всякий раз тут же забывал. Вот если бы онаего интересовала, то вместо адреса был бы телефон, напротив которого была бызапись: Сидор Петрович или какой-нибудь там Сергей Алексеевич. Уж я-то знаю,столько книжек перепотрошила за свою длинную и неинтересную жизнь, что врагу непожелаю.

— Старушка, ты права, — согласилась Маруся. — И что же мнеделать теперь?

Передать не могу, сколько боли и печали было в ее голосе, асердце у меня не камень.