– Я всегда считал себя евреем. Это община меня отвергла, это для нее я чужой.

– Нет, свой, – сказала Лилиан. – Пусть ты для них пария, но это – особая роль. Ты пойдешь к ним на поклон. Бухнешься в ноги. Они смогут помочь, Кадиш, я знаю. То, что говорят о нас наши враги, – правда. У евреев есть связи, свои уловки. Они примут нас в лоно. Будем играть по их правилам – пока не вернем Пато.

– Ничего не выйдет, Лилиан. Безоговорочной преданности – вот чего они потребуют, ничто другое их не устроит. Да и нам нужна не благотворительность, а нечто большее.

– Ну кто с тобой будет разговаривать? Тебя сломали.

– А кто меня сломал, как не они? По крайней мере, я всю жизнь так считал. – Кадиш постучал себя в грудь, показывая, какой он бравый. – Только я еще повоюю, Лилиан. Я не сломался, вот уж нет.

– Ты столько раз ломался за эти годы, что переломы тебя вроде как украшают. Как и твой нос. Стоит ли удивляться, что твои лучшие друзья – могильные плиты.

– Валяй, беги к ним, – предложил Кадиш. Он взял habeas corpus, страничку с адресом девушки, несколько купюр. – Только от них нам преданности не дождаться. Преданность должна быть безусловной. Аргентина должна быть предана всем аргентинцам. А евреи – всем евреям. Только так не бывает, вот в чем загвоздка. – Кадиш поднялся. – Тебе всегда ставят условие. И никуда от этого не деться.

Кадиш сидел на скамейке во дворике, стараясь устроиться так, чтобы лунный свет, свет с балконов и из окошек туалетов, позволил ему прочитать habeus corpus, который им дали. Это – Лилиан права – было проклятие.

Кадиш проверил адрес девушки. Глянул на часы. Сложил бумаги, внутрь сунул деньги. Не надо трогать девушку до утра. Пусть отоспится.

Кадиш курил сигарету за сигаретой, пытаясь сосредоточиться. Он не хотел связывать habeus corpus с другими известными ему страшными фактами. Не мог он представить себя и в здании Объединения еврейских общин – он стоит в кабинете президента и просит Фейгенблюма о помощи? Представить, что Лилиан пойдет к евреям просить о помощи от его имени – и это уже через край. Всю его жизнь они держали Кадиша по другую сторону стены – так тому и быть. Он останется на той стороне навсегда. Там и ляжет в землю.

Раньше Кадиш старался выполнить наказ Лилиан. Заставлял себя думать, что Пато жив и невредим. Но в эту ночь, на скамейке под открытым небом, он видел сына только мертвым и никак иначе. Кадиш лизнул кончик пальца и ткнул в огонек зашипевшей сигареты.

Он вернулся в дом и вышел с противоположной стороны. Прошел мимо Розового дома, министерских зданий. Вот синагога Освободителя, где молились лицемеры и верноподданные. Вот окно, из которого выбросили полковника. Он ходил по улицам города несколько часов. Наконец остановился у запертых ворот кладбища Благоволения и долго смотрел внутрь, прижавшись лбом к решетке.

А когда накатила усталость и стало клонить в сон, Кадиш пошел к старой кладбищенской синагоге. Оказавшись возле ковчега, он сорвал занавес, который в свое время оставил висеть. Рывок – и работа для Зукманов была завершена. Кадиш лег на первую скамью, накрылся занавесом. Собрал зачитанные и оттого мягкие молитвенники, подложил их под голову. И заснул.

Казалось, она этого не выдержит – еще одно разочарование, еще одна рухнувшая надежда, еще один тупик. Лилиан ушла в спальню и, не раздеваясь, легла поверх покрывала. Молнию юбки расстегнула наполовину, сапог – тоже. В жизни она не чувствовала такой усталости, даже в день, когда Пато появился на свет. Она лежала, уставившись на светильник под потолком. От усталости даже не могла закрыть глаза.

И все-таки сон ее одолевал, глаза закрывались. В мозгу метались какие-то разноцветные вспышки света, и, засыпая, Лилиан представляла себе две картины, которые ее хоть немного успокаивали: как под звон колокольчиков в булочную входит Пато, и как она прижимает к себе эту девушку. Иногда девушка, Моника, превращалась в Пато в булочной, иногда к Лилиан на заднем сиденье машины прислонялся Пато. Эти картины сплетались и расплетались. Лилиан было хорошо, она так глубоко погрузилась и в сон, и в свои фантазии, что ей даже стало страшно. Ощущения были до того приятными, а сон – до того крепким, что она забеспокоилась: а вдруг она не проснется, не захочет проснуться? Она обнимала девушку, потом сына, слышала звяканье колокольчиков – в булочную входил Пато, а ей ничего другого и не требовалось: это была самая сокровенная ее мечта.

Труднее, чем выбраться из кошмарного сна, было перейти в кошмар наяву. Усилием воли Лилиан заставила себя проститься с Пато и девушкой. Велела себе проснуться. А когда проснулась, на нее тут же нахлынули мысли о пропавшем сыне, и она почувствовала себя такой вымотанной, что не могла шевельнуться. И все-таки Лилиан поднялась с постели. Под собственные всхлипы, шаркая ногами, она поплелась по коридору и уселась в кресло, из которого открывался вид на угол дома.

Как она могла позволить себе уснуть? Нет, больше она не заснет до тех пор, пока под крышей ее дома не появится Пато.

Лилиан потянулась выключить торшер – не хотела видеть свое отражение в окне. Взялась за цепочку под абажуром. И вдруг заколебалась. Тыльная сторона ладони выглядела хорошо знакомой и в то же время чужой. Какая-то обветренная. Всю жизнь кремы и лосьоны, а за несколько дней вот что. Вены потемнели, вздулись. Раньше она их вообще не замечала. Тускло-синяя дряблая вена. Лилиан вдруг поняла, где она видела эти руки. Это же руки ее матери! Вот почему они ей знакомы! Да, это тебе не чтение по ладони. Тыльная сторона – тут никакого будущего. Все в прошлом.

Консьерж был выше Кадиша и шире в плечах, но из-за набриолиненных волос и костюма «мы бедные, но гордые» как-то терял в размере. Вот почему Кадиш, когда заехал консъержу в челюсть, рассчитывал сбить его с ног. Но консьерж чуть уклонился от удара, а Кадиш чуть отступил, и тут шею его пронзила острая боль. Притом что удар Кадиша пришелся по касательной, губу консьержу он все же раскровил. Но тот, похоже, травмы не заметил, а кинулся помогать Кадишу, который растянулся на полу вестибюля.

– Зовите полицию, если хотите, – пробурчал Кадиш. – Встреча с ними нам обоим будет в кайф, не сомневаюсь.

– Может, лучше «скорую помощь»?

Кадиш было оперся на локти, поморщился и снова упал. Консьерж снял куртку и подложил Кадишу под голову.

– Вы очень любезны, – сказал Кадиш.

– Спасибо, – поблагодарил консьерж. – Быть любезным – моя работа. Но если снова полезете, вышибу из вас мозги.

– Буду иметь в виду, – сказал Кадиш.

– Насчет «скорой» я серьезно.

– Сейчас приду в себя, – сказал Кадиш. – Просто старая футбольная травма.

– Наверх я вас все равно не пущу, – предупредил консьерж. – Меня с работы выгонят.

– А я все равно поднимусь, – заявил Кадиш.

– Эта семья специально попросила меня, чтобы их не беспокоили.

Кадиш видел потолок с замысловатой лепниной, верхушки растущих в горшках деревьев. Здесь живут богачи. Как он может подкупить этого человека? Сколько ему ни дай, тот получает больше всякий раз, когда подгоняет такси.