— Однако, господин мой, — осмелилась я возразитьдеспоту, — разве либертинаж не заставляет вас то и дело сходить со своегопьедестала, на котором, насколько я понимаю, вы хотели бы оставаться вечно?

— Здесь нет никакого противоречия, — объяснилСен-Фон. — Дело в том, что для людей моего сорта унижение, иногданеизбежное в распутстве, служит лишь хворостом, который мы подбрасываем вкостер нашего тщеславия[65].

К этому моменту я совсем уже разделась, и надменныйразвратник встрепенулся и забормотал:

— Ах, Жюльетта, я никогда не встречал такоговеликолепного зада. Мне говорили, что он прекрасен, но, клянусь честью, этозрелище превосходит все мои ожидания. Наклонитесь, дорогая, я вставлю туда свойязык… Боже мой! — вдруг закричал он в отчаянии. — Он же чист добезобразия! Разве Нуарсей не говорил вам, в каком состоянии я предпочитаюженские задницы?

— Нет, мой господин, Нуарсей ничего не говорил об этом.

— Они должны быть грязные и загаженные. Я люблю, когдаони в дерьме, а ваша ложбинка отполир??вана и чиста как только что выпавшийснег. Ну что ж, придется сделать, по-другому; посмотрите на мой зад, Жюльетта —вот таким же должен быть и ваш; видите, сколько на нем всякой пакости.Становитесь на колени, мадемуазель, и целуйте его — я оказываю вам честь, окоторой мечтает вся нация, да что там нация — весь мир жаждет этого: скольколюдей с превеликой радостью поменялись бы с вами местами! Сами боги, спустисьони с небес на землю, стали бы оспаривать эту честь. Сосите и лижите все, чтоперед вами, дитя мое, и поглубже, поглубже вонзайте свой язычок! Пользуйтесьслучаем — обратной дороги у вас нет.

Вы легко можете представить себе мое отвращение, но япереборола его — не время и не место было проявлять щепетильность. И я покорноделала все, чего хотел от меня этот распутник: он заставил меня отполироватьязыком свои яйца, несколько раз со смаком пустил мне в рот утробные газы,испражнился на мою грудь, плевал и мочился на лицо, больно щипал соски, билменя руками и ногами, даже успел совершить короткий энергичный акт содомии,потом, дойдя до крайней степени возбуждения, кончил мне в рот, и я проглотилавсе его соки до последней капли, потому что он строго за этим проследил. Однимсловом, я беспрекословно выдержала все испытания, и он остался доволен. О,восхитительные, божественные носители богатства и власти! Ваши желаниясокрушают человеческую добродетель и человеческую волю, сметая все на своемпути; люди склоняются перед вами, готовые исполнить любой ваш приказ, и мечтаютлишь о том, чтобы пасть вам в ноги и облобызать их. Извержение Сен-Фона быловеликолепным — мощным и бурным, оно сопровождалось громогласными и причудливымиругательствами. Сперма его пролилась в изрядном количестве, она была горячей,густой, приятно щекочущей гортань; Сен-Фон пришел в неописуемый экстаз изабился в конвульсиях. Я хорошо разглядела его, пока он отдыхал. У него былоочень красивое мужественное лицо, нежная кожа, обольстительный зад, яичкиразмером с куриные и мускулистый член сантиметров пятнадцать в окружности иболее двадцати в длину, увенчанный головкой величиной с небольшой кулачок,которая была намного толще стержня. Это был высокий мужчина, идеальногосложения, с прямым римским носом, длинными ресницами, томными карими глазами,ровными белыми зубами и сладким опьяняющим дыханием. Сделав свое дело, онпоинтересовался, понравилась ли мне его сперма.

— Чистейший мед, мой повелитель, чистейший мед. Я ниразу не пробовала ничего подобного.

— Время от времени я буду оказывать вам такуючесть, — важно произнес он, — кроме того, вы вкусите мои экскременты,когда мы познакомимся ближе. А теперь, Жюльетта, становитесь на колени, целуйтемне ноги и благодарите за все благодеяния, которыми сегодня я вас осыпал.

Я повиновалась. Сен-Фон поднял меня с колен, поцеловал исказал, что совершенно очарован мною. При помощи биде и ароматизирующихсоставов я смыла с себя смрадную грязь, которой, по-моему, была покрыта по самуюмакушку. Мы вышли из будуара, и когда проходили через апартаменты, отделявшиеего от салона, Сен-Фон напомнил мне о коробочке, которая была у меня в руке.

— Неужели злодейские мысли все еще бродят у вас вголове даже теперь, когда ваш пыл иссяк? — рассмеялась я.

— Выходит, вы восприняли мое предложение как нечто,сказанное сгоряча, в момент возбуждения, о чем можно через минуту забыть?

— Я так и считала.

— Значит, вы ошибались, ибо я предложил вам одну из технеобходимых вещей, сама мысль о которых возбуждает наши страсти, а страсти надоудовлетворять в любом случае.

— А ваши друзья посвящены в это?

— Вы еще сомневаетесь?

— Но ведь может случиться скандал.

— Никакого. Мы к этому давно привыкли. Если бы кустыроз в саду Нуарсея могли говорить и рассказать, какому удобрению они обязанысвоим великолепием… Ах, Жюльетта, милая Жюльетта, такие люди, как мы, полагают,что жизнь человеческая ничего — абсолютно ничего — не стоит.

— Тогда будьте спокойны, повелитель. Я дала слово исдержу его.

Мы присоединились к остальным; они ждали нас, и все женщиныбыли уже в сборе. Не успели мы появиться, как Дальбер выразил желаниеуединиться в будуаре с мадам де Нуарсей, Анриеггой, Линданой и двумя юношами, ия составила полное представление о его вкусах несколько позже, когда увиделаего в деле. После ухода Дальбера и его свиты началась вакханалия: обе девушки,Лолотта и Аглая, теми же способами, что перед этим употребила я, зановоразожгли похоть Сен-Фона; наблюдая на ними, Нуарсей предоставил свой зад враспоряжение юного прислужника-содомита и целовал при этом мои ягодицы. Когдапервые страсти улеглись, Сен-Фон отвел своего друга в сторонку и о чем-топошептался с ним. Они вернулись в сильном возбуждении, ився компания перешла кстолу. Вскоре к нам присоединились остальные.

Представьте, друзья, мое изумление, когда к столу сизысканной учтивостью подвели мадам де Нуарсей и усадили рядом со мной. Янаклонилась к Сен-Фону, который сидел слева от меня, и прошептала:

— Повелитель, неужели эту женщину вы предназначили вжертву?

— Вы не ошиблись, — ответил министр, — идолжны повиноваться своему господину, иначе потеряете мое доверие и, осмелюсьдобавить, мое уважение.

Трапеза была столь же приятна, насколько приправленасладострастием: из одежд на женщинах было самое минимальное, и цепкие пальцыразвратников вволю наслаждались прелестями, которые покорно подставляли им юныеграции: один тискал не успевшую расцвести грудь, другой щипал белые, какалебастр, ягодицы, только к нашим влагалищам не прикоснулся ни один из них, таккак эти предметы редко вызывают интерес у мужчин такого сорта, твердоубежденных в том, что для того, чтобы познать Природу, надо соблазнить ее, ачтобы ее соблазнить, часто приходится преступать ее законы; и эти либертенычасто совершают свои молитвы у алтарей, к которым Природа запрещаетприближаться. Когда тончайшие вина старой выдержки и изысканные блюда подогрелинаше воображение, Сен-Фон поднял из-за стола мадам де Нуарсей; в предвкушениизлодейского преступления, которое созрело в голове коварного негодяя, его органобрел небывалую твердость, он увлек несчастную жертву на кушетку в дальнемконце комнаты, где усадил на свой кол и приказал мне испражняться ей в рот;левой рукой он массировал член одному юноше, правой — другому, а третий в этовремя совокуплялся с мадам де Нуарсей. Четвертый, опустившись на колени надмоим лицом, вставил свой орган мне в рот, пятый же наглухо закупорил заднийпроход министра.