– Ларионов Андрей Дмитриевич, – представился ономерзительно-казенным тоном.

Эта кухня вся была из желтого солнечного дерева. Деревянныестены, деревянные полы, деревянные потолки, лавки и стол. В глиняной пепельницележали запонки. Тяжелые, явно золотые запонки с черным камнем. Очевидно, Сергейкогда-то снял их и бросил в то, что было под рукой. В пепельницу. Покосившисьна выпрямленную, как будто застывшую спину, Андрей быстро вынул эти запонки исунул на стеллаж, за книги. Подавая ему пепельницу, она неизбежно нашла бы их,и хотя бы от этого Андрей мог ее избавить.

– У меня же дети, – не поворачиваясь к Андрею, вдруг сказалаИрина Мерцалова. Она равномерно мешала в турке кофе. – Дети. Нет, я несвихнусь.

Кофе стремительно поднялся ноздреватой коричневой шапкой,перевалил через край турки, залил плиту, загасил газ.

– Я теперь все так делаю, – сказала Ирина. – Давайте лучшевы. Умеете?

Андрей молча вытер с плиты кофейные лужи, вымыл турку, снованасыпал кофе и поставил его на огонь.

– Я только не очень понимаю, зачем вы это делаете? Онасидела за столом, зажав коленями руки.

– Что? – спросил Андрей, глядя в кофейную черноту.

– Ищете кого-то. Время тратите. Его все равно не вернешьобратно. Вы понимаете? Он ушел и сюда больше не вернется. Все. Конец истории. Яопять забыла, как вас зовут.

– Андрей. Меня зовут Андрей Ларионов.

– Как вы думаете, мы с ним еще увидимся? – И посмотрела наАндрея с заинтересованной надеждой, как потерявшийся спаниель смотрит начеловека, чем-то напомнившего ему хозяина.

Только одно ее интересовало, только об одном она думаланеотвязно, постоянно, истово… Как будто это думанье могло что-то изменить.

– Я никак не могу понять, почему же он ушел? – Она потерлалоб, как будто пыталась ответить на сложный научный вопрос. – Почему он посмелуйти, когда он так всем нужен? И мне, и Ване, и Грише, и… людям, которых онлечил? А? Как вы думаете? Разве человек может позволить себе уйти, когда он такнужен?

– Он просто не смог остаться, – сказал Андрей, наливая кофе.– Выпейте.

– И еще я думаю о том, как я буду его ругать, когда увижу. –Она блаженно улыбнулась. – Он даже представить себе не может, как я буду егоругать! За все, что он со мной сделал. За то, что бросил нас одних. За то, чтодети еще маленькие, они его просто обожают, а он?! Взял да и ушел… Вы верите взагробную жизнь, Андрей?

Он смотрел ей прямо в лицо, внутри у него все корчилось отсострадания, и глупо было в тысячный раз спрашивать себя, почему это пересталобыть работой.

– Мой дед был сельский священник, – сказал он. – ВФирсановке. А прадед, отец моей бабки, всю жизнь служил у Николы на КурьихНожках. Тот вообще был батюшка, на всю Москву знаменитый. К нему народ за стоверст шел за советом и добрым словом. Бабушка рассказывала, что к нему даже ЛевТолстой обращался, пока в свое отступничество не ударился…

Ирина слушала, как будто он рассказывал ей волшебные сказкио драконах, феях и живой воде.

– Поэтому в загробную жизнь я верю, Ирина Николаевна, –продолжал он, понимая, что ему повезло и он знает теперь, как можно ненадолгосдвинуть эту женщину с ее чудовищных мыслей. – Я верю в нее так же твердо, какв то, что завтра снова будет восход, а сегодня вечером – закат. Иначе все это ивовсе бессмысленно…

– Да-да! – сказала она почти человеческим голосом. – Вотименно! Если нет, так это действительно совершенно бессмысленно…

– Вы только не проговоритесь моим коллегам, – попросилАндрей. – Меня в управлении засмеют.

– Нет, – сказала она, как будто и впрямь у них была теперьобщая тайна. – Не проговорюсь. Надо же, как вам повезло. У вас в семьесвященники были. А у меня мама – кондитерша с “Красного Октября”, папа –инженер с ЗИЛа, и никаких священников. И никаких надежд. Маме плохо все время…Отец в ванной запирается и плачет. Ребята тоже чуть что – ревут. Не столько отгоря, сколько от того, что понять ничего не могут, где отец, где мать, гдепрежняя хорошая жизнь, почему мы в отпуск не едем…

Она замолчала надолго. Андрей не хотел ей мешать.

– И мне совсем не с кем поговорить про него, понимаете? –сказала она, глядя на Андрея с надеждой. – Моя сестра кое-как управляется сродителями и детьми, своими и моими. Свекровь…

– Я видел вашу свекровь, – перебил Андрей осторожно. – Я всепро нее понимаю.

– Да? – спросила Ирина. – Ну, тем более. Мила Гольдинаприехать и сидеть со мной не может. У нее тоже дети, да и вообще она человекочень… нежный. Слишком нежный… Поговорите со мной, пожалуйста. Поговорите сомной о Сереже. Вы не бойтесь ничего, я про все вам расскажу, просто мне нужно,чтобы кто-нибудь со мной о нем поговорил. Пусть даже вы.

“Пусть даже я, – подумал Андрей. – Пусть”.

– Вы поэтому просили меня приехать? – спросил он, как будтопытаясь нащупать твердую почву в зыбкой болотной топи.

– Нет! – сказала она. – Не только поэтому. Сейчас, однуминуточку…

Она вышла и быстро вернулась.

– Вот, – сказала она и протянула ему маленькую кассетку. Дветочно такие же лежали у него в кармане джинсов.

– Что это? – спросил он изумленно.

Что за чертовщина? На сегодня с него вполне хватит кассет,своих и ворованных.

– Это я услышала вчера вечером. Дома, в Москве. Понимаете,все звонят каждую минуту – и родственники, и пациенты, и кто занимаетсяСережиными бумагами, и… – она запнулась, – похоронами. Я не подхожу к телефону.Я потом буду подходить, – вдруг прошептала она, оправдываясь, – но сейчас – немогу.

Андрей взял кассету.

– Там говорят, что я – сука и что я получила по заслугам, –продолжала Ирина ровным голосом. – Вы потом послушаете, хорошо? Не здесь. Этоможно сделать не здесь?

– Можно, – сказал Андрей мрачно. – Голос мужской илиженский?

– Голос… не знаю. Скорее мужской. Какой-то он непонятный,этот голос.

– Вам угрожают?

– Нет, что вы! – сказала она удивленно. – Говорят, чтопросто я наказана недаром. Как вы думаете, Андрей, его могли убить из-за меня?

– Что за ерунду вы несете, Ирина Николаевна! – сказал Андрейс досадой. – Вы лучше знаете что мне скажите…

– Что? – спросила она с проблеском интереса.

– Почему пятнадцать лет назад, когда вы поженились, выпрожили у свекра со свекровью всего два месяца, а потом переселились вобщежитие? Чего вам в апартаментах-то не жилось?