Это было как раз то, что нужно. От воспоминаний она дажепокраснела слегка.

– Ой, ну что вы… У них совершенно необыкновенная семья.Такая… аристократическая, докторская семья, а я была совершенная дурочка ипростушка. Папа инженер, а мама кондитерша. Когда я впервые поговорила с ЛидиейПетровной, мне показалось, что это чуть ли не преступление, иметь таких…простых родителей. Я даже стала их стесняться, понимаете? Ну, и конечно, она оченьбыстро указала нам на дверь. Мы обижались сначала, а потом перестали. КакСережа говорит, хорошо, что выгнали, я от этого только злее стал… А потом оночень быстро в гору пошел. То есть мы по-настоящему тяжело жили недолго. Лет…пять, пожалуй.

Пять лет, всего ничего, подумал Андрей. Подумаешь, пять летв общежитии на две стипендии!

– Он подрабатывал. И я тоже подрабатывала. И мои родителинам все время давали какие-то деньги. Нет, с голоду мы не умирали, нобедствовали, конечно. Все это в последние годы только появилось – и дом, иквартира, и отпуска за границей. Господи, как же я люблю поехать в отпуск! Унас каждый отпуск, как медовый месяц. У вас есть жена, Андрей?

Очевидно, она забыла, что он и есть тот самый бывшиймилицейский муж, который ничем ей не помог.

– Нет, – сказал он. – Мы развелись давно.

– Нет, – сказала она. – Это не то. Тогда вы вряд ли меняпоймете.

Он понимал ее.

Он как раз и мечтал о том, чтобы у него была именно такаясемья. Чтобы пятнадцать лет – как один день. Чтобы каждый отпуск – как медовыймесяц. Чтобы поругаться – а потом бурно помириться в постели. Чтоб непременнобыл толстый щенок по имени Тяпа. Чтобы прийти ночью с работы, обнять ее и ни очем не думать, и знать, что ты – самый важный, самый главный, самый нужныйчеловек. Что без тебя пропадут. Что тебя ждут, любого и всегда. Что ты – центрмаленькой и бесконечно громадной собственной вселенной.

Мужчина, отвечающий за все. За женщину, за детей, за дом, заработу. За собственную вселенную.

Без “неумения жить в социуме”. Без нескончаемыхразбирательств, кто прав, кто виноват. Без грандиозной теоретической базы,подведенной под очередной отказ от секса. Без всей этой ерунды, что замучилаего во время его недолгого брака.

Не то чтобы он мечтал как-то конкретно. Просто думал иногда.Может, и впрямь они были похожи с Сергеем Мерцаловым, и именно поэтому этобольше не было работой?

Но у Сергея-то как раз была собственная вселенная. А уАндрея нет и не было ничего подобного.

– Сейчас я вам покажу… – Она поднялась из-за стола и пошлагостиную, отделенную от кухни низкой широкой деревянной стойкой с резнымиколонками.

Андрей внимательно следил за ней, боясь, что она налетит настул и упадет или упрется в стену и не будет знать, как повернуть обратно.

– Вот, – она вынула из комода несколько альбомов и положилаих перед Андреем. – Это наши фотографии. Здесь, конечно, только часть, восновном все дома, в Москве. Мы много фотографировали друг друга, даже когдакамера появилась. Ну, такая, знаете, для съемок. Зато здесь старые фотографии.Детские, его и мои. Свадебные наши тоже, по-моему, здесь, хотя там особеннонечего смотреть. Мы такие глупые были и молодые…

Альбомы действительно были старые, очень непохожие насовременные целлофановые книжки с розами или яхтами на верхнем листе. Это былинастоящие альбомы для фотографий, упитанные, бархатные, с вытертым золотымтиснением на крышке. Андрей наудачу открыл один из них. Вихрастый мальчишка судочками и ведерком серьезно смотрел в объектив. За ним рябило мелкой волнойкакое-то озерцо.

– Это на даче. А это в школе. Кажется, это Сережа в третийкласс пошел. Это его в пионеры принимают, а это уже институт.

Маленького Сергея Мерцалова в альбоме было совсем мало, и навсех фотографиях он был серьезен и задумчив.

Интересно, над чем он тогда так напряженно думал?

Попалась еще какая-то старая открытка с женщинойнеобыкновенной, неестественной красоты и еще открытка с лютиками и ромашками –поздравление маме с Восьмым марта…

Потом начались развеселые студенческие лица, лаборатории,белые халаты…

– Это мы около трупа снялись, – сказала Ирина. – Ванатомичке. Нас тогда это страшно веселило.

Она не смотрела на фотографии, но почему-то точно знала, чтоименно Андрей смотрит. Нет, это невозможно. Андрей закрыл альбом. Онипомолчали.

– Он… хороший врач? – спросил Андрей, пропустив слово “был”.

– Да, – сказала Ирина. – Очень хороший. Он классный хирургпрежде всего, это нечасто встречается. Конечно, собственную научную школу он несоздал, но я уверена, что создал бы, если бы у него хватило на это времени. Емуже нужно зарабатывать, а не только заниматься чистой наукой. На чистой науке мыбы очень быстро протянули ноги. Хотя в мире его знают и уважают, не только унас… Он увлекался часто, но не так, чтобы это вредило делу… Я его всегда за эторугала. Разве можно так бешено, безумно увлекаться?

– Чем? – спросил Андрей осторожно.

– Новыми теориями, идеями, методами лечения. Но он… гений. –Она улыбнулась. – Гениям свойственны всякие штуки, недоступные нашемупониманию.

– Почему брат ушел из его института, Ирина Николаевна? Ведьон начинал работать у него?

– Ушел?! – Ирина посмотрела на Андрея с изумлением. Теперьона разговаривала, как совершенно нормальный человек. Теперь она говорила о томединственном, что было ей интересно. О том единственном, о чем вообще моглаговорить. – Да Сережка выгнал его! Вы разве не знали? Это все знают!

Андрей вдруг понял, что она вряд ли отдает себе отчет в том,с кем именно разговаривает. Ей было все равно. Лишь бы – о муже. Лишь бы нанесколько секунд обмануть себя. Вернуть его, хотя бы просто в разговоре спосторонним человеком.

– Нет, – сказал Андрей. – Я не знал.

– Ну господи, ну конечно, он его выгнал. Петя – оченьсложный человек. Они все сложные, Мерцаловы, а Петя, наверное, самый сложный…Он учился не бог весть как, а когда Сережа его взял, он решил, что можно вовсене работать. Он, видите ли, думал, что Сережа его возьмет на место Гольдина, ноэто же идиотизм! Гольдин в медицине двадцать лет, специалист замечательный, онис Сережей отличная команда, и Петя здесь, в общем-то, совсем ни при чем…

– И он его уволил? – спросил Андрей.

– Да, – подтвердила Ирина. – Это было ужасно. ЛидияПетровна, по-моему, Сережке так этого и не простила. Они с нами год неразговаривали после этого… А Сережа переживал. Очень.

– Что он переживал?

– Ссору. – Она вся была там, в этих воспоминаниях, которыераньше, наверное, были не самыми приятными, а теперь казались ей чудесными. –Он же… Для него семья была всем на свете. Он готов был умереть за них. За нас…Он принадлежал к совершенно особенному типу мужчин, я вам говорю как психолог.Он был просто помешан на семье. Все, что он делал, он делал для того, чтобы егосемья была самой лучшей. Самой крепкой. Чтоб ни мы, ни родители ни в чем, божесохрани, не нуждались. Кстати, у таких мужчин не бывает друзей. И у Сережки нетникаких друзей, кроме Гольдина. Не сойдись он с Гольдиным на работе, у неговообще никого не было бы… Налейте мне еще кофе, Андрей.