«Я думаю об этом как об ином способе самовыражения, – говорит он. – Вместо того чтобы уничтожать врага из ружья, теперь я убиваю врага метким словом или сильным голосом. Это помогло мне перейти в другую сферу. Я все тот же Зак, но теперь я Зак – творческий парень. Я Зак, который может разбрызгать краску на холст и сделать его красивым. Я Зак, который может общаться с помощью поэзии. Я все еще физически силен, но теперь могу переключиться на другой образ жизни. Я осуществил поворот на все 360 градусов».

Правило Матисса: экспериментировать

В январе 1941 года 70-летний французский мэтр Анри Матисс, которого уже называли величайшим художником XX века, лежал в больничной палате в Ницце и готовился к смерти. Врачи обнаружили опухоль в его толстой кишке, которую сочли неизлечимой. Под давлением дочери Маргариты Матисс предпринял опасное 12-часовое путешествие в сторону оккупированного немцами Лиона, где врачи провели экспериментальную операцию по удалению 14 дюймов его кишечника. Процедура длилась четыре дня и еще больше приблизила его к смерти.

«В те короткие моменты покоя, между двумя муками, я представлял себя внутри гроба, – вспоминал Матисс, – маленькое пространство, полностью замкнутое, без дверей. И я сказал себе: “Нет, я предпочитаю оставаться здесь, даже если это действительно означает страдания!”»

И он страдал. Три месяца великий художник не выходил из дома; он принимал лишь горстку посетителей, да и с ними был груб. Когда Матисс наконец отважился прогуляться в соседнем парке, монахини прозвали его Le Ressuscité, «человеком, воскресшим из мертвых». Художник сам подхватил эту тему в мае в письме к сыну: «Я смирился с мыслью, что никогда не сойду с операционного стола живым. Так что теперь мне кажется, что я воскрес из мертвых. Это меняет все. Настоящее и будущее – неожиданный бонус».

А сделал он с этим бонусом то, что переосмыслил историю искусства. Матисс прожил еще 14 лет, но оставался прикованным к постели инвалидом. Он не мог стоять, держать кисть или даже хорошо видеть. Его ответом было изобретение совершенно нового способа создания изображений, который он назвал «рисованием ножницами». Он брал раскрашенные листы бумаги насыщенного синего, желтого и красного цветов, настолько яркие, что ему приходилось носить солнцезащитные очки, чтобы защитить глаза, вырезал из них смелые графические формы, а затем его помощник прикреплял их к стене. Поскольку он был не в состоянии накапливать новый опыт, миры, воплощенные им в жизнь в этих фигурках – цирки, сады, танцоры, женщины, – были «кристаллизацией» воспоминаний его юности.

Это был его собственный проект «История жизни», и критики назвали аппликации Матисса самой потрясающей работой за всю его и без того великолепную карьеру. Из долины смертной тени (Долина смертной тени: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною; Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня» (Псалом 22:4, Синодальный перевод). – Прим. пер.) он подал блистательный пример того, что значит прожить «вторую жизнь».

И в этом отношении Матисс в хорошей компании. Творчество может показаться неожиданной реакцией на жизненную трансформацию (лично со мной так и произошло), но оказывается, что это обычное дело. История полна рассказов о людях, которые с воодушевлением встречали неудачи. Микеланджело отреагировал на то, что при расписывании Сикстинской капеллы повредил спину, создав изображения, совершенно новаторские по своей анатомической текучести; Моне приспособился к расплывчатому из-за катаракты зрению, сделав свои кувшинки менее детализированными, но еще более мимолетными и неземными; Фрида Кало оправилась от случившегося с ней в 18 лет дорожно-транспортного происшествия, приковавшего ее к инвалидной коляске, переключившись с науки на искусство; Бетховен ответил на все усиливающуюся глухоту непревзойденным всплеском самобытности. «Благодаря [добродетели] и моему искусству я не покончил жизнь самоубийством», – писал он.

Несомненно, это одни из самых творческих умов в истории. Им было легко превратить страдания в искусство! Но причины, по которым они отреагировали на свои неудачи полетом фантазии, оказываются замечательно применимыми и ко всем остальным.

Во-первых, творчество процветает на почве изоляции и разобщенности. Исследования творчества в течение двух десятилетий выявили закономерность: те, кто сталкивается с невзгодами, часто страдают от социальной изоляции, чувства отверженности обществом и ощущения того, что они не синхронизированы или не связаны с окружающими. Такое отношение в свою очередь дает этим людям больше свободы рисковать, экспериментировать, исследовать способы самовыражения за пределами общественной жизни. Изучение жизни людей, страдающих хроническими заболеваниями и обратившихся к искусству, показало, что их опыт столкновения с трудностями обострил их восприятие, повысил чувствительность и подогрел желание решать глубокие жизненные проблемы. Они жаждали реализации в творчестве.

Во-вторых, творчество процветает в маргинальном пространстве и пограничном времени. Анри Пуанкаре, математик XIX века, предложил незабываемое описание того, как рождаются идеи в промежуточном, подвешенном состоянии. Однажды вечером он сообщил, что вопреки своему обычаю выпил черный кофе и не мог уснуть: «Идеи восставали толпами. Я чувствовал, как они сталкиваются и переплетаются». Он сравнил эти идеи с мошкарой, роящейся во всех направлениях, врезающейся друг в друга, танцующей. Он обнаружил, что такие моменты часто следуют за периодами интенсивной концентрации, когда вы меньше всего их ожидаете, в полусне или в состоянии полной сосредоточенности на чем-то совершенно другом. Прохождение через жизненную трансформацию – это нескончаемый поток таких моментов. Неудивительно, что в эти периоды мы позволяем мошкаре танцевать и замечаем, что увлекаемся неожиданными идеями.

И наконец, творчество питается хаосом. Общая тема в рассказах о творчестве – это то, как всплески новизны или изобретательности возникают в моменты разломов или потрясений. Только подумайте о любом художественном прорыве прошлого века. Джаз, рок-н-ролл, кубизм, абстрактный экспрессионизм – все они родились в некотором роде из крупных сломов в мире. То, что применимо к обществу, применимо и к отдельным людям. Когда мы переживаем сбои, начинают появляться ростки новаторских решений. Как показали мои беседы, иногда эти хрупкие побеги преобразуются в новые версии нас самих.

Вот несколько примеров широты творческого поиска, проявившегося у людей в период трансформации:

• Гайла Пашалл начала строить и раскрашивать вручную скворечники после того, как была вовлечена в скандал, связанный с одним из факультетов Университета Эмори, и потеряла должность исследователя. Вскоре она начала продавать свои творения в галерее.

• Хэл Истман, получивший степень магистра делового администрирования в Стэнфорде, чья 30-летняя карьера включала в себя работу в Boeing и Ford, руководил двумя публичными компаниями и основал две собственные компании. В возрасте 55 лет он внезапно бросил работать. Однажды в поисках перемен Хэл заметил танцовщицу в ресторане недалеко от своего дома в Айдахо и спросил, можно ли ее сфотографировать на фоне природы. «Это не