«Удивительно, как быстро люди забывают даже то, чтопроисходило несколько лет назад, что уж тут тогда говорить о Древнем Египте илигреках времен Троянской войны, боюсь, мы никогда не узнаем, как они на самомделе жили. Археологи, откапывающие всякие предметы искусства и быта, могутздорово ошибаться. Вот недавно в горах нашли великолепно сохранившуюся мумиюмужчины, и теперь ученые спорят: кем он был? Охотником? Крестьянином? Зачемполез на перевал? Хотел найти там еду? Но вроде первобытный дядька не былголоден, он хорошо перекусил перед кончиной, — трещал корреспондент,улыбаясь во весь рот. — Прошлое ставит перед нами порой неразрешимыезагадки! Действительно, отчего плащ умершего имеет на спине странное отверстие,а?»

Я зарылась в плед, раздумывая над последними словами. Иправда, иногда случаются в жизни такие казусы, что даже армия академиков неразберет, в чем дело. Станут ломать головы, делать удивительные предположения ипри этом будут попадать пальцем в небо. А на самом деле ситуация проста, словновеник.

Вот мне сейчас припоминается одна история.

Когда я преподавала в заштатном институте французский язык,на нашей кафедре имелось всего три представителя сильного пола. Двое из нихбыли настолько стары и немощны, что практически не показывались на занятиях, авот третий, Александр Григорьевич Омолов, выделялся редкой любовью к дамскомуполу. Нас, преподавательниц, сластолюбец не замечал — мы выпали из возрастаЛолит, а он предпочитал иметь дело с незрелыми персиками.

Действовал наш ловелас просто: сначала он намечал себежертву, потом принимался строить девочке глазки, и если студентка оказываласьне против более близкого контакта с преподавателем, то все происходило оченьмило. Но, увы, подобный поворот событий случался редко, поскольку Александрбыл, мягко говоря, некрасив. Росточком Омолов получился чуть выше нашего мопсаХуча, спортом он не занимался и имел довольно объемистое брюшко, с волосами изубами у препода тоже случилась беда: первых практически не имелось, а вторыхбыло слишком много (крупные желтые клыки и резцы росли у Омолова тесно,наползали друг на друга). А еще наш донжуан имел потные ладошки и мерзкуюпривычку щелкать языком по небу, отчего я долгое время пребывала в уверенности:отвратительные зубы Омолова являются плохо сделанным протезом.

Теперь понимаете, почему подавляющее количество первокурсницшарахалось от Александра, услыхав от него вкрадчивое:

— Душенька, вам следует прийти ко мне на личнуюконсультацию.

Девочки пугались до полусмерти, но что им было делать?Александр Григорьевич вел себя последовательно: душил несчастную избранницунеудами, топил незачетами, и в конце концов бедняга, поняв, что вылетит изинститута, сдавалась. Как выкручивались студенточки, пытаясь не видеть и неслышать мужика в самый пикантный момент? Может, затыкали уши ватой, а на носводружали черные очки? Этого я не знаю, но факт остается фактом: никто неподнял скандала, не пошел жаловаться на похотливого препода в деканат, неустроил истерики. Девочки, вздрагивая от брезгливости, покорно ехали к Омоловудомой. Александр специально выбирал для утех первокурсниц-провинциалок.Несчастным девушкам предстояло еще пять лет сидеть в аудиториях, и онипонимали: откажешь Омолову, устроишь трам-тарарам — и вылетишь из учебногозаведения. Александр Григорьевич сумеет выкрутиться, а от революционнонастроенной студентки ректор пожелает избавиться, наш начальник страшно боялсяскандалов.

В общем, институтский ловелас ощущал свою безнаказанность ираспоясался окончательно. В сентябре, придя после летнего отдыха в аудиторию,он приметил прехорошенькую мордашку в первом ряду и открыл сезон охоты. ОлесяКолокольникова, так звали очередную «любовь» похотливого мужичонки, сначалапришла в ужас, но потом, поняв, сколько неприятностей ей может причинитьОмолов, вроде начала благосклонно относиться к его ухаживаниям. Естественно, поинституту тут же поползли слухи, и кое-кто из преподавательниц стал брезгливоподжимать губы при виде стройной фигурки Олеси. Это — присказка, теперь самаистория.

Двенадцатого октября я прибежала на работу к восьми. В тотпонедельник была моя очередь дежурить по кафедре. Нынешние преподаватели,прискакивающие на лекции за пару секунд до звонка, а то и спустя пять минутпосле него, не поймут нас, воспитанных комсомолом и парткомом. В советские годылектору предписывалось прибывать в институт к девяти утра, независимо от того,в котором часу у него начинались семинар или лекция. Рабочий день установлен сдевяти до восемнадцати, вот и проводи его на службе: сиди тупо за письменнымстолом, наливайся чаем, сплетничай с коллегами, домой тебя, маящегося отбезделья, никто не отпустит. Впрочем, иногда приходилось прибывать на родную кафедруи в восемь: дежурный преподаватель отпирал двери, открывал окна, проветривалпомещение и ставил в ожидании коллег чайник.

Идиотизм! Зачем, спрашивается, выдергивать людей из кроватив несусветную рань? У меня нет ответа на этот вопрос. Традиция была заведенаректором, который считал, что наличие дежурных дисциплинирует. Ну да сейчасречь не о заморочках начальства.

Так вот, двенадцатого октября, проклиная тяжелую долюработающей женщины, я притащилась к восьми утра в институт и обнаружила у дверисвою коллегу и однофамилицу Дину Васильеву.

— Ты чего в такую рань пришла? — отчаянно зевая,спросила Динка, вынимая из сумочки ключи.

— На дежурство, — еле-еле ворочая со сна языком,ответила я.

— Сегодня моя очередь.

— В расписании стояло: «Д. Васильева», — мрачнонапомнила я.

— Верно, — кивнула товарка, — я и есть Д.Васильева.

Пару секунд мы глядели друг на друга, потом обе рассмеялись.

— Ой, ну и дуры мы! Надо было еще вчера сообразить идоговориться.

На меня навалилась тоска. Ведь могла в дождливый день поспатьподольше, а вместо этого попала на дежурство.

— Обидно-то как, — загудела Динка, отпираядверь, — хотела…

Конец фразы застрял у коллеги в горле.

— Мама! — вдруг взвизгнула она, — Дашка, там…

Я машинально глянула туда, куда указывал палец однофамилицы,украшенный симпатичным колечком с янтарем.

У стены, между батареей и доской, маячила странная фигуракрестообразной формы.

— Вор! — завизжала Динка.

Непонятное существо издало стон.

— Тише ты! — дернула я Васильеву. — Что винституте красть? Методички, написанные в сорок девятом году? Помятый чайникили тапки завкафедрой? Вы кто, немедленно отвечайте!

Последняя фраза относилась к незнакомцу.