Плюгавенький сержант Рюмин подсунул судье папку и что-тогорячо зашептал, показывая на нас глазами. Особый случай, улавливали мы, органымогут заинтересоваться, все с высшим образованием и полуевреи.

– Давай-давай, Рюмин, – досадливо поморщилосьсудья. – Чего попэрэд батьки в пэкло? Докладай!

Рюмин оскорбленно отстранился, нацепил на носробеспьеровские очки и начал «докладать» с многозначительными нажимами внеопределенных местах:

– Мессершмитов Вольф Аполлинариевич, одна тысячадевятьсот тридцать второго года рождения, доктор ракетно-ядерных наук…

Я уже стоял навытяжку – отчество-то было доложено мое, и,значит, речь в действительности шла обо мне.

– …в пьяном виде торговал военными секретами на бортутуристского лайнера «Конституция». Будучи задержанным, извергал тошноту вакваторию Ялтинского порта, целовал и бил работников народной дружины,оскорбляя их словом «опричники»…

– Пятнадцать суток, – зевнул судья и перевернулстраницу альманаха «Подвиг». – Старайся покороче, Рюмин. Краткость –сестра таланта. Следующий.

– Бриллиант-Грюнов Александр Македонович, профессоргерманской филологии Сыктывкарского университета…

Алик Неяркий вскочил, едва покосившись на нас смущеннымглазом – что, мол, поделаешь, профессором заделали, без меня меня женили.

– …приставал к прохожим, залепляя им рты рестораннымсалатом, вынутым из карманов, пел песни Галича и Высоцкого, содержание которых…

– Пятнадцать суток, – задумчиво произнесло судья.Пальцы его вновь вели жадный поиск в складках лица.

– Однако я не кончил, товарищ майор юстиции, –поднял вдруг возмущенный дискант сержант Рюмин. – ПреступлениеБриллиант-Грюнова еще не доложено.

– Что-что-что? – Судья даже забыла о заманчивыхугорьках и выехала вперед всей своей физиономией. – Опять за старыеделишки, Рюмин? Мало тебе высшей меры? Смотри, доиграешься со своейсамодеятельностью! Садитесь, Бриллиант-Грюнов, и не волнуйтесь. К прошломувозврата нет!

– Спасибо, – всхлипнул растроганный Алик Неяркий исо стуком опустил на скамью все сто килограммов своих хоккейных мускулов.

Робеспьеровские очки отъехали на затылок, и сержант мигомпожух, сморщился, как печеное яблочко, захихикал тоненько и бессмысленно, прямоне сержант, а божий одуванчик.

– Патрик Перси Виллингтон, – взялся он заследующее дело. – Командир атомной подводной лодки, консультант НАТО,НАСА, ЦРУ и ФБР…

Тон был настолько смиренным, что слышалось другое:

– Петр Сергеевич Вилкин, водопроводчик домовой конторы…

– Ну? – набычился судья. Ох, видно, сидел у него впеченках этот энергичный Рюмин. – Дальше что?

– Все, товарищ майор.

– За что задержан?

– Ну… вообще задержан… – Рюмин вконец смешался,заерзал. – Может, и ошибочно задержан, товарищ майор… признаю ошибку,готов извиниться…

– Читайте протокол! – рявкнуло судья.

– Задержан за приставание к прохожим посредством цветови денежных знаков, – пролепетал Рюмин.

– Правильно задержан, Рюмин! Молодец!

Судья захохотал, глядя, как оживает личико сержанта, судовольствием чувствуя свою власть над этим существом.

– Он еще обнажался, товарищ майор! – радостновзвизгнул ободренный Рюмин.

– Обнажал, говоришь, половые органы?

– Так точно! То есть не совсем… Действовал в этомнаправлении.

– Протестую! – возопил вдруг Пат, вытянув впередсвой костлявый желтый перст. – Вот уже десять лет, как я отошел отэксгибиционизма! Клянусь, не вижу в нем ни малейшего смысла, сэр!

– Видал, Рюмин? – мотнула головой судья. –Сэром тыкает представителя закона! Это как у нас называется?

– Провокация! – Глаза сержанта начали белеть ивылезать из орбит.

– Ну, Рюмин, определи ему меру наказания, –прищурился судья.

– Вышка! – Рюмин затрепетал было от близостиоргазма, но, заметив издевательскую улыбочку судьи, снова стал затухать,съеживаться. – Десятку и пять по рогам? Пять лет условно? Может, отпустимтоварища Вилкина за недостатком улик?

– Неправильно, Рюмин, – снисходительно пробасило судья. –Пятнадцать суток полагается этому гражданину, и он их получит. Пятнадцать сутокВиллингтону!

Сержант Рюмин, униженный и оскорбленный, отвернулся к стенеи, не скрываясь, всхлипнул. Должно быть, в этот момент он потерял уже всякуюнадежду вернуться на блистательную вершину карательной власти из этой комнатысвекольного цвета, в которой скромный приморский город каждое утро творил своюунылую расправу.

Ну, а для нас наступили волшебные трагические минуты

– Да здравствует каторга! – воскликнул Патрик,когда нас вели на стрижку. – Каторга, джентльмены, вот кульминация бытия!Не надо быть философом, чтобы понять: голод есть высшая форма сытости, арабство – доведенная до экстаза свобода! О ширь, о беспредельность порабощенноговесеннего мира, ты пьянишь меня! Вы скажете, джентльмены, что я цитируюПастернака, что я хочу примазаться к великому племени slaves, что затаился и спривычной норманнской тупостью жажду освобождения? Вздор! Скоро я постараюсьвам доказать, что я достойный каторжанин, что я готов до конца своих днейперемалывать цинготными челюстями скудный, но обязательный хлеб неволи,терпеливо и даже с благодарностью сносить побои моих добрых хозяев, спать отзвонка до звонка, извергать содержимое кишок строго по расписанию, и я готовпризвать в свидетели всех зеков Нила, Миссисипи и Колымы!

Изысканное оксфордское косноязычие не прерывалось и тогда,когда полуживой с похмелья парикмахер окатывал наши головы под ноль.

Скрипнула дверь подземного царства, полицеский голос прошелсясквознячком по свеженьким, еще немного робким в наготе макушечкам:

– Вилкин, с ведрами на раздачу!

Патрик схватил два ведра и, бодро улыбаясь, затрусил покоридору. Возле окошка раздачи уже толклись старосты других команд, но нашпрофессор оказался бойчее. Не прошло и пяти минут, как он примчался галопомназад с ведром огненной баланды и полуведром тухлой каши.

– Ну, чуваки, ложки в руки! Головы не вешать! Всюдужизнь! Вокруг Россия! Айда, поехали!

– Выходит, Патрик, ты у нас уже вроде староста?