его скуле и тёк синевой к глазу. Точно так, как слова Перельмана – текли синевой и достигали слуха прекрасной Роксоланы, которая начинала их осмысливать.

И продолжала осмысливать.

И ещё, и ещё продолжала (изгибая пространства и времена)… Пока в конце-концов не сказала:

– Ты подготовлен к смети? Как интересно! Продемонстрируй, колорад.

Перельман молча кивнул. И стал демон-стрировать.

Тот, другой Перельман (в Санкт-Ленинграде, у монитора), и ещё один Перельман (в Санкт-Лениграде на кухне с початою ёмкостью водки) – вдруг обернулись рас-судительны: стали судить этот мир, причём – по сво-ему старшинству (сочинить и свою, и его волю – СВО), а не этого мира.

Перельма-на-кухне – протрезвел, отставил (или попросту оставил висящим в воздухе) стакан, а другой Перельман (у монитора) – перестал двигать стрелку курсора.

Мир для них стал константой, а не версиями себя.

Перельман-с-кухни прошёл сквозь стену в комнату, где находился Перельман-перед-монитором…

…А Перельман-на-Украине подумал о Перельмане-на-Невском, что вот только-только рас-стался (два-стался, три-стался и так далее) и занял свою бесконечность принятием всего лишь одного решения: зачем человеку женщина?

Этим решением – можно было занять всю бесконечность. Просто-напросто потому, что нет такого вопроса. Есть только ответ на него.

Потому демон-страция продолжилась: херой ударил Перельмана.

Херой – промахнулся: Перельман стоял как стоял. Подбежавшие херои (числом двое – более терпеливые, нежели ударивший) наложили на Перельмана руки и хотели бросить оземь, дабы дать волю своим ногам и забить Перельмана до смерти, и не вышло у них.

Перельман стоял как стоял. Ибо смерти всё ещё не было.

– Граждане дельфийцы! – тихо воскликнул Перельман. – Не надо презирать это святилище.

Где-то в Санкт-Ленинграде бездарная (все мы бес-дарны), но – образованы из нескольких (все мы многождысущностны) образований Хельга вспомнила, как именно она не смогла(!) услышать Перельмана.

А ведь тот (всего лишь) – пересказывал ей жизнеописание Эзопа:

«Так сказал Эзоп, но дельфийцы его не послушали и потащили его на скалу. Эзоп вырвался и убежал в святилище Муз, но и тут над ним никто не сжалился. Тогда он сказал тем, кто вёл его силой:

– Граждане дельфийцы, не надо презирать это святилище! Так вот однажды заяц, спасаясь от орла, прибежал к навозному жуку и попросил заступиться за него…»

Где-то на Украине (точнее, где-то на её мятежном Юго-Востоке, сейчас окупированно-освобожденном украинской армией и прочими вольными формированиями) Перельман стоял и смотрел на происходившее с ним недавнее прошлое: боевик-следователь Правого Сектора (или один из хероев украинской Национальной Гвардии, это всё равно) скользящим шагом подлетел к пойманному патрулём Николаю Перельману и сразу (очевидно, для начала беседы) с размаху (то есть начало оказалось протяжным) ударил его прямо в ухо.

При всём «этом» у Перельмана лопнула барабанная перепонка.

При одном «этом» – Перельман потерял сознание. При другом «этом» – Перельман обрёл сознание.

А вот при «том», что сознание его «было» (персонально) – то ли множественным в едином теле, то ли единым во многих телах (напоминаю: для краткости я зову их ипостасями), то и «выходило» из всего вышесказанного, что именно потерю сознания он мог принять сейчас за точку отсчета…

Ведь любому про-странству и любому про-страннику, дабы находить себя во временах и местах, не-обходима про-стая система координат: пусть Маугли бегает в стае… Теперь он мог детально (буквально и построчно) описать обстановку вокруг «этого себя».

Дабы другие «они» склонились над ним.

Тогда он мог (бы) им это позволить: «окончательной» смерти – с ним не было.

Он мог быть един во многих и един в одном. Теперь он (неведомо как – исключительно про-зрением) собрал все вопросы в отсутствие любых вопросов: не о чем стало спрашивать. Ибо следовало лишь поступать.

Остались, как и должно, ответы.

Итак, увидел Эзоп, что пришел его час, и говорит:

– Уговариваю я вас на все лады, что не следует трогать это святилище…

Дельфийских хероев это не остановило, и они всё ещё хотели прийти в реальность Эзопа, наложить на него свои руки, отвести на скалу и поставить над обрывом: хотели сделать все-маргинала – подобным себе! То есть (более подробным) – вещью в себе: «маргиналом одной-единственной плоскости».

Он мог быть един во многих и един в одном (и всё это – в себе), но – он не мог быть ими: казалось бы, они ни в чем не уступали ему, были не менее многосущностны, но – они хотели убить, полагая, что этим его унизят… Разумеется, они не ошибались: в мире, где нет ни вопросов, ни ответов, нет и ошибок.

Поэтому он допустил существование смерти.

Ведь мудрец не станет нарушать общепринятых обычаев и привлекать внимание народа невиданным образом жизни. Поэтому мы мочимся на ходу, как свободный философ Ксанф (то ли – вы-деляющий мир, то ли – кажущийся его вы-делением), и трактуем «это всё», как раб Эзоп (работающий над своим восприятием).

Мы берём «это всё» – как свободная жена философа Ксанфа, и услаждаем жену Ксанфа – как всё тот же раб Эзоп.

Одни ненавидят «других», а «другие» – пользуются одними. Смерть в этом мире (и для этого мира) – невозможность взаимного использования (что совершенно невозможно).

Вот и получается: Перельман – допустил невозможное в тот мир, в котором возможно всё: добавил свою душу к телу… Вот и получается: Перельман (не) победил смерть, допустив её наличие.

А ещё получается: Перельман (не) уступил смерти, расширив свои возможности машинерией (иллюзиями Сети).

Напомню то, о чём я уже упоминал: «Святые отцы восточные говорят, что если человек будет искать дарований, то дьявол, усмотрев это настроение, очень хитро и лукаво начинает показывать кое-что, приводит в высокое мнение о себе и овладевает этим подвижником и губит его, если тот вовремя не придет в себя. Как же легко обмануть тех, кто (как у западных подвижников) без очищения себя, при полной силе ветхого человека устремляется искать высоких духовных состояний! Все они делаются игрушками и орудиями дьявола.» (игумен Никон Воробьёв)

Перельман (душа его) – сидит у монитора.