Перельман (душа его) – версифицирует мир, и ничего не происходит: люди обедают (просто обедаю) и разговаривают (просто разговаривают). Люди прогуливаются по Афинам или Крещатику (не говоря уже о Невском), а в это время решается судьба моей родины, и ничего поделать нельзя, ибо времена всегда одни.

– Может, керосином его полить, пусть горит. У меня бабка собирала с картофельной ботвы на огороде колорадских жуков, поливала и жгла, до сих пор помню запашок, – сказал кто-то совершенно по русски.

– Чего вы ждете, принц? – спросила (бы) его далёкая Хельга. – Возвращайтесь в свой Санкт-Ленинград и на свой Невский, к своей мне, и мы с вами как-нибудь до-говоримся.

Перельман не стал бы уточнять, до чего дошел бы до-говор: никаким после-говором и не пахло бы.

– Точно, керосином, – согласился другой херой.

Всё «это» время – херои продолжали на него на-двигаться (не сдвигаясь при этом ни на микрон): все их после-движения (и, разумеется, поражение Перельмана) были известны заранее.

Эти «заранее известные» херои – всё ещё продолжали и продолжали хотеть: все эти их хотения были до-ступны и до-поверхностны.

Они продолжали и продолжали наступать. Но! После-поступь поверхности была иной. Сама поверхность (перевернув смыслы) – наступала на подошвы хероев; замечу: все мы (в какой-то своей бездне) – эти самые херои.

А вот время – может быть бесконечным, но это никому не интересно.

Тем более, что пора вскрыть суть поверхности: часть времени у нас отбирают силой, часть похищают, часть утекает впустую; это как с любовью или смертью, или даже с бессмертием – не бывает любви полной или смерти полной, или полного бессмертия, пока ты человек и частичен (но – способен изогнуть восприятие пространства словами):

Время может быть…

Времени может не быть…

Время может самое себя повторить, например:

– Может, керосином его полить? У меня бабка бралась за дедку, дедка за репку, и все вместе выдергивали колорада из его вечности (ну какая почва может удержать, коли херои ухватят?), – сказал кто-то совершенно по русски (причём используя традицию русской сказки: простыми словами мудрствуя о непостижимом).

Время по прежнему было бесконечным, но – никого это не интересовало: это лишь подчеркивало богатство человеческой (частичной) природы! Не беден тот, кому довольно и самого малого остатка.

– Но ты уж лучше береги своё достоинство сейчас: ведь начать – самое время! – сказала Перельману прекрасная Роксолана, муза хероев своей Украины (ничего удивительного в том, что она за-говорила словами некоего Луция Аннея Сенеки – не было и быть не могло).

И это было хорошо.

Если бы смерти не было, всё было бы равно всему. Если бы смерть была, всё было бы равно ничему. Но и в том, и в другом случае любое деяние было бы всего лишь демон-страцией.

И это было хорошо.

– Хорошо, я тебя полюблю, – сказал Перельман Роксолане.

– Ты меня уже удоволил, – сказала женщина. – Теперь от тебя никакой пользы.

– Хорошо, я их убью, – сказал Перельман.

– Убивай, – сказала женщина. – На Украине маргиналов много.

И тогда Перельман поставил себя на место афинян. То есть судей, которые подвели его к самому краю скалы. Ведь если все могут все (тем самым ничего не совершая), то вся тайна какого-либо решения кроется именно в решимости. «Я хочу решить» – должен сказать решительный человек.

То же самое с родиной: я хочу, чтобы она была.

Она (как и я) – часть истины, то есть – «моя» истина. То же самое – с жизнью и смертью: это всего лишь части меня, то есть части моего органичного (ограниченного мной) понимания мной моей родины; но – это понимание состоялась из моей многомерности, и я не дам его упростить!

Если, конечно, я хочу, чтобы она была.

Всё (на этом).

Поэтому он освободил время, и патриоты Украины стали совершать свои частные телодвижения, а он (пока суд да дело) стал заниматься стихо-сложением (отринув версификации, прикоснулся к Стихиям):

Когда года вперед я загляну Во глубину времён или проточных вод И выберу себе одну волну, Что надо мной погонит буйный ветер… Одна волна как луч в проточном свете И на четыре стороны ответа Лишь на один не заданный вопрос! Какой волной я выброшен на свет? Какую правду я с собой принёс? Куда года вперёд я заглянул? Грядущее какое протянул Тебе или себе, но на судьбе, Словно на судне или на ладони? Ты скажешь: Мы с тобою неподсудны, Бегущие от смерти (как в погоне Бегущие ей радостно на встречу). Когда года вперёд я загляну, Я даже не спрошу, зато отвечу.

Ему ничего не пришлось делать. Слово стало делом. Пока херои Украины занимались телодвижениями, слово облеклось плотью и подошло к ним гораздо быстрее и гораздо ближе, нежели они собирались подойти к беглому колораду…

Перельман, меж тем, продолжил:

В кромешном свете первые ступени, Мои колени и твои колени. Ведь я запутался в твоих ногах, Как в травах и дорогах, берегах Синицей, что в руках. И вот она, испуганная птица, Не больше журавля в твоих глазах