одним из моих лучших оперативных мыслителей, и мне не хотелось его терять. После нашего разговора адмирал, несомненно, понял мою мысль, и какое-то время все было в порядке, но вскоре он вернулся к уничижительному отношению к своим подчиненным. Удивляться не приходилось. Когда на протяжении десятилетий тебя награждали и продвигали по службе в собственной стране, трудно отказаться от приобретенных привычек, независимо от того, как они работали в другой обстановке. Теперь сотрудничество стало хрупким, и офицеры жаловались на плохое отношение к себе своим национальным командованиям. В конце концов, я сказал ему, чтобы он отправлялся домой. Он был старшим офицером из своей страны, служившим в Штатах, и мой поступок не очень хорошо освещался в тамошних новостях, однако мое решение осталось в силе.

Однако основная проблема преобразований в НАТО заключалась не в отдельных личностях; скорее, это был недостаток энергии и инициативы, вызванный культурой, основанной на процессном подходе. Энтропия преобладала; процесс заменил результат. Было много документов о том, что организации нужно сделать, но, изучив их, я не смог обнаружить ни единого шага, предпринятого как следствие того, что выглядело как хорошее мышление. Почему так произошло? Отчасти дело было в том, что все внимание НАТО поглощали боевые действия в Афганистане. Зачем тратить время на будущие угрозы, если вы боретесь с нынешней? Но, как и в случае с морской пехотой, я не хотел, чтобы у союзников Америки было туннельное зрение. В конце концов, они выйдут из Афганистана и столкнутся с другими видами угроз.

Я знал, что должен быть убедительным. Суверенные государства не любят, когда им приказывают. НАТО обязательно должно было быть организацией безопасности, основанной на консенсусе, где военная составляющая подчинена политической. Я должен был добиться политического согласия по поводу предлагаемых решений, но если никто не мог договориться о проблеме, добиться этого было невозможно. Если мы хотели, чтобы все страны приземлили наши усилия, нам нужно было, чтобы они поначалу взлетели.

Поэтому я попросил все страны НАТО прислать в Норфолк своих лучших стратегических мыслителей, чтобы определить конкретную военную проблему, стоящую перед нашей организацией. После многих месяцев совместной работы мы с Генеральным секретарем НАТО созвали в Европе совещание с участием высокопоставленных политических и военных представителей стран альянса. Я знал, что она будет грязной, но, как сказал однажды президент Линдон Джонсон, гораздо лучше, когда люди внутри палатки мочатся наружу, чем внутрь. У меня было чувство срочности. Мы должны были воспользоваться возможностью адаптировать альянс, пока он был в силе.

— Если вы хотите, чтобы ваши вооруженные силы трансформировались, — заявил я, — у нас должна быть отправная точка. Мы должны вместе — и политические, и военные представители — определить проблему: каковы будущие угрозы, которые наши силы должны быть готовы преодолеть? Войны не ждут, пока вы будете готовы. Способ выиграть или предотвратить войну — это находиться в готовности. Нельзя доминировать в последней войне и не соответствовать следующей. Вот документ, подготовленный офицерами всех ваших стран. Вы все прислали своих лучших специалистов, поэтому если у вас есть вопросы, говорите сейчас. Но нам нужно озвучить эту проблему, чтобы мы все работали над одним и тем же вопросом.

После нескольких дней обсуждений группа пришла к единому мнению относительно угроз и тенденций в области безопасности. Итоговый результат — под названием «Множественное будущее» — представлял собой заявление о проблеме, по которой каждое европейское государство могло оценить адекватность вклада своей страны в вооруженные силы НАТО.

Это было в 2009 году. Мы уже открыли дверь и предложили свои идеи в различных европейских столицах, и теперь оставалось всего два дня дебатов. В частности, мы предвидели, что Россия, несмотря на все наши усилия по сотрудничеству с ней, будет представлять собой новую угрозу. В какой-то момент, чтобы подчеркнуть эту обеспокоенность, министр обороны Польши Богдан Клих доставил меня на вертолете из Варшавы на Балтику, чтобы я мог своими глазами увидеть отсутствие в его стране естественных препятствий для вторжения.

НАТО не может держаться за унаследованные силы, предназначенные для индустриальной войны времен Второй мировой войны против несуществующего Варшавского договора, и не может принять только одну превентивную форму ведения войны. Если альянс сделает это, как предупреждал Колин Грей, противник изберет иную форму боевых действий. Мы не могли сосредоточиться исключительно на защите границ, борьбе с повстанцами или ядерном сдерживании. Хотя мы не можем точно определить будущее — этого не сможет сделать никто и никогда, — мы точно не можем позволить себе в нем ошибиться.

После войны в Афганистане НАТО осознала необходимость сделать иррегулярную войну своей основной компетенцией. Но вторжение России в Грузию высветило зарождающуюся угрозу. Блистательный майор армии США, которого мы отправили изучить ситуацию с израильской «Хезболлой» на юге Ливана и войну в Грузии, обратил внимание на сходство: в 2006 году «Хезболла» использовала в основном партизанскую тактику, подкрепленную традиционными боевыми возможностями; и наоборот, в 2008 году в Грузии русские использовали регулярную армию, подкрепленную иррегулярной тактикой. Все вместе эти признаки указывали на зарождающийся гибридный характер войны. Как учит нас история, характер войны адаптируется к новым обстоятельствам, а как гласит одна поговорка: «Последнюю войну видели только мертвые».

*****

Убежденность не означает, что вы не должны менять свое мнение, когда этого требуют обстоятельства или новая информация. Лидер должен быть готов меняться и вносить изменения. Высшие штабы иногда нуждаются в удалении лишнего. Когда все делается определенным образом, просто потому что так принято, легко угодить в бюрократическую колею. Читая об этом в печати, это кажется абсурдным, но в крупных организациях это норма. Каждые несколько месяцев руководитель должен отступить назад и задаться вопросом, что он и его организация делают.

Объезжая европейские столицы, я понял, что навсегда останусь аутсайдером, неевропейцем, постоянно призывающим к переменам. Тогда я сделал шаг назад и спросил: «Почему американец отвечает за трансформацию трансатлантических сил НАТО?» — в том, чтобы аргументы в пользу сил, необходимых для противостояния угрозам, указанным в руководящих документах альянса, приводил в Норфолке европейский командующий, мне виделись преимущества.

До этого момента оба поста верховных главнокомандующих НАТО всегда занимали американцы — в знак уважения к нашей чрезвычайной приверженности общему делу. Но в конечном итоге Америка не могла заботиться о свободе детей Европы больше, чем сами европейцы.

Я затронул эту тему в беседе с адмиралом Майком Малленом, который в то время был председателем Объединенного комитета начальников штабов. Майк был быстрым мыслителем с внимательным взглядом. Годами ранее, когда я служил в Куантико, он был Главнокомандующим ВМС. Один адмирал пожаловался,