и полностью снять штаны, я кладу руку ему на плечо и усаживаю назад, на стул. Мне, типа, нравится идея, что спущенные штаны не дают ему сбежать.

– Кисмет, объясни мне, пожалуйста…

Я глажу ладонями внутреннюю часть его бедер, и его вопрос обрывается на полуслове, как безвременно оконченная жизнь.

Хм, моя решимость вдруг испаряется. Сердце скачет со скоростью миля в секунду. Я не соблазнительница, вот ни разу, а моя уверенность – всего лишь фасад, который вот-вот обрушится.

Я опускаюсь на колени.

Последний вздох – и я пересекаю границу, которую установила для себя год назад.

Вдох.

Выдох.

Я беру в руку его напряженный член.

И Танатос задыхается.

– Ты в любой момент можешь сказать мне остановиться, – шепчу я, чувствуя, что краснею вся, до корней волос.

Внутри все дрожит, а соски стали даже тверже, чем когда Смерть трогал один из них. Я и возбуждена до предела, и мне страшно стыдно, но это, как ни странно, только усиливает возбуждение.

Я ловлю взгляд Смерти. У него раскраснелись щеки, он все еще настороже, но в то же время явно жаждет продолжения.

И он не просит меня остановиться.

Я двигаю рукой, сжимающей напряженный ствол.

Всадник беспомощно пытается отстраниться.

– Лазария, – задыхаясь, бормочет он. – Что ты…

– Расслабься, – ласково говорю я. – Сейчас будет самое интересное.

А после этого, наклонившись, я беру его в рот.

Глава 42

Танатос чуть не валится со стула. Он точно громом поражен.

Нет, так не пойдет.

Я ласково кладу руку ему на грудь и легко толкаю, снова усаживая его.

– Лазария, – выдыхает он с болью в голосе. Грудь его вздымается и опадает – быстро, судорожно. Он выглядит обезумевшим, совершенно сбитым с толку, как будто понятия не имел, что человеческое тело может чувствовать что-то подобное.

Он что, никогда не ублажал себя?

Я делаю паузу, рот мой соскальзывает с его члена.

– Ты в любой момент можешь сказать мне остановиться, – напоминаю я ему.

– Никогда, – выдыхает он со всей убежденностью истинно верующего.

Я улыбаюсь уголком рта и снова припадаю к нему. Он стонет, сжимая кулаки на подлокотниках.

Член не помещается в рот целиком, поэтому я стискиваю его основание и двигаю рукой в такт скольжению губ вверх и вниз, вверх и вниз.

Принимаю его так глубоко, как только могу. В том, что я делаю, нет никакой утонченности. Честно говоря, я сейчас с трудом подавляю рвотный рефлекс и пытаюсь не обращать внимания на тупую боль в челюсти. Однако, несмотря на все эти неудобства, лоно мое пульсирует в ожидании всадника.

Мягко сжимая член губами, я смотрю вверх, на него. Дыхание Танатоса становится тяжелым, прерывистым. Одна рука его все так же сжата в кулак; другая тянется, словно собираясь коснуться меня, но он отдергивает ее и снова что есть силы вцепляется в подлокотник.

Я беру эту руку и прижимаю ее к своим волосам.

Ты по-прежнему можешь прикасаться ко мне, – хочу сказать я ему. – К моей груди, к моему лицу – к чему угодно. Сейчас я твоя.

Смерть запускает пальцы в мои локоны, отрывает от стула другую руку и тоже кладет ее мне на голову. И смотрит на меня сверху вниз с удивлением.

– Что?.. – начинает он, но очередное касание моего языка лишает его дыхания. – Что это?

Я улыбаюсь, не выпуская изо рта его член, и вижу, как от этого движения Танатоса пробирает дрожь.

– То, как ты стоишь на коленях… между моих ног… кисмет, – хрипло говорит он. – Это… эротично.

Последнее слово он произносит так, словно впервые открыл его для себя.

Я не отвечаю, потому что вошла в ритм. Набираю скорость, и теперь Танатос качается в такт со мной, толчок за толчком, сильнее сжимая мои волосы.

Его движения становятся неистовыми, его лицо искажается, словно в агонии, он смотрит на меня, комкая мои несчастные пряди.

– Лазария, что-то… – Он осекается и вдруг ревет: – Лазария!

Горячие струи спермы бьют мне в рот – он достиг оргазма. Я сглатываю, а Танатос все кончает, и кончает, и кончает, и тело его содрогается с каждым толчком.

Потом судороги замедляются, и я слышу его хриплое дыхание. Пожалуй, так мог бы дышать человек, встретившийся со своим создателем. Почти нехотя его руки соскальзывают с моих волос.

Мой рот еще раз скользит по члену, по всей его длине, и я отпускаю его, и снова сажусь на корточки, не прикрывая обнаженной груди.

Смерть, обычно такой строгий и уравновешенный, безвольно раскинулся на стуле. Грудь его поднимается и опадает, он выглядит совершенно растерянным и смотрит на меня как на привидение.

Я украдкой вытираю уголок рта, слизываю последнюю каплю спермы и поднимаюсь на ноги.

Надеюсь, я по-прежнему выгляжу уверенно, потому что внутри меня просто трясет.

Я только что отсосала у самого Смерти, – думаю я и поспешно прикусываю щеку изнутри, не давая вырваться неуместному сейчас смеху.

Одергиваю платье, просовываю руки в лямки. Отворачиваюсь от всадника, беру буханку хлеба и открытую бутылку вина. И, бросив на Танатоса последний взгляд из-под полуопущенных век, отступаю.

Впервые я не убегаю от всадника. Завоеватели не бегут от завоеванных, они поступают так, как хотят. А в данный момент я хочу вина, и хлеба, и в кровать, где смогу разобраться с этой резкой пульсацией между ног.

– Лазария! – окликает меня Танатос, и в его голосе я слышу намек на какие-то новые чувства.

– Доброй ночи, – бросаю я через плечо.

Сегодняшний вечер был лишь первой настоящей пробой того, что2 я могу предложить. Я планирую делать все медленно и мучительно. И к концу я намерена обвести всадника вокруг пальца – телом, разумом и духом.

Ничто иное человечеству не поможет.

Глава 43

Нисколько не удивляюсь, обнаружив на следующее утро всадника, мерящего шагами гостиную. Смерть расхаживает взад-вперед вдоль стены с окнами, выходящими на задний двор. Сейчас он ко мне спиной, крылья возбужденно раскрываются и закрываются.

Вокруг нас снуют скелеты, носят ящики, корзинки и прочий скарб.

– Доброе утро, – здороваюсь я.

При звуке моего голоса Смерть неестественно замирает, даже крылья перестают двигаться.

Наконец он поворачивается. Первым делом заглядывает мне в глаза, потом смотрит на рот – тот самый рот, что ублажал его вчера. Рука Смерти сжимается в кулак, и я замечаю, что его кадык движется.

Понятно, он вспоминает все, что я вчера творила. Догадываюсь даже, что он лихорадочно соображает, как бы прямо сейчас повторить этот трюк и начать с того места,