Язык? Вот несомненное отличие от прочих животных. Огранканеочищенных мыслей в бриллианты слов, которые могут стать всеобщей монетой,получить повсеместное хождение. Умение даже не столько выражать творящееся вголове, сколько упорядочивать это; литье неустойчивых, перетекающих какрасплавленный металл образов в жесткие формы. Ясность и трезвость ума,возможность четко и однозначно передавать из уст в уста приказы и знания. Отсюдаи способность организовываться и подчинять, созывать армии и строитьгосударства.

Но муравьи обходятся без слов, на своем, незаметном длячеловека уровне создавая настоящие мегаполисы, находя свое место в сложнейшихиерархиях, с точностью сообщая друг другу сведения и команды, призывая тысячитысяч в неустрашимые легионы с железной дисциплиной, которые схлестываются внеслышных, но беспощадных войнах их игрушечных империй.

Может, буквы?

Буквы, без которых не было бы возможности копить знания? Тесамые кирпичи, из которых складывалась устремленная к небесам Вавилонская башнявсемирной цивилизации? Без которых необожженная глина мудрости, усвоенной однимпоколением, расползалась и растрескивалась бы, проседала и рассыпалась в пыль,не вынеся собственного веса? Без них каждое следующее поколение начинало быстроительство великой башни с прежнего уровня, возилось бы всю жизнь наразвалинах предыдущей мазанки и околевало бы в свою очередь, так и не возведянового этажа.

Буквы, письменность позволили человеку, вынеся накопленныезнания за пределы своего тесного черепа, сохранять их неискаженными дляпотомков, избавляя тех от необходимости заново открывать давно открытое,позволяя им надстраивать свое, собственное на твердый фундамент, доставшийся отпредков.

Но ведь не только же буквы?..

Умей волки писать, была бы их цивилизация похожа начеловечью? Была бы у них цивилизация?

Когда волк сыт, он впадает в блаженную прострацию, посвящаявремя ласкам и играм, покуда резь в животе не погонит его дальше. Когда сытчеловек, в нем просыпается тоска иного свойства. Неуловимая, необъяснимая — тасамая, что заставляет его часами смотреть на звезды, царапать охрой стены своейпещеры, украшать резными фигурами нос боевой ладьи, веками горбатиться,воздвигая каменных колоссов, вместо того чтобы усиливать крепостные стены, итратить жизнь на оттачивание словесного мастерства, вместо того чтобысовершенствоваться в искусстве владения мечом. Та самая, что заставляет бывшегопомощника машиниста посвящать остатки лет чтению и поискам, поискам и попыткамнаписать что-то… Что-то такое… Тоска, пытаясь утолить которую грязная и нищаятолпа внемлет бродячим скрипачам, короли привечают трубадуров и покровительствуютживописцам, а рожденная в подземелье девчонка подолгу разглядываетразмалеванную кое-как упаковку из-под чая. Неясный, но могучий зов, которыйспособен заглушить даже зов голода — только у человека.

Не он ли раздвигает доступную прочим животным гамму чувств,давая человеку еще и умение мечтать, и дерзость надеяться, и смелость щадить?Любовь и сострадание, которые человек часто считает своим отличительнымсвойством, открыты не им. Собака способна и любить, и сострадать: когда боленее хозяин, она не отходит от него и скулит. Собака может даже скучать и видетьсмысл своей жизни в другом существе: если ее хозяин умирает, она иногда готоваиздохнуть, только чтобы остаться с ним. Но вот мечтать она не может.

Выходит, тоска по прекрасному и умение ценить его?Удивительная способность наслаждаться сочетаниями цветов, рядами звуков,изломами линий и изяществом словесных построений? Извлекать из них сладкий ищемящий душевный звон? Будящий любую душу — и заплывшую жиром, и покрытуюмозолями, и изрубцованную, и помогающий им очиститься от наростов?

Может быть. Но не только это.

Чтобы перекрыть автоматные очереди и отчаянные воплисвязанных голых людей, другим людям случалось ставить в полную громкостьвеличественные вагнеровские симфонии. Противоречия не возникало: одно лишьподчеркивало другое.

Так что же еще?

И, даже выживи человек в нынешнем аду как биологический вид,сохранит ли он эту хрупкую, почти неосязаемую, но несомненно реальную частицусвоей сущности? Ту искру, которая десять тысяч лет назад превратилаполуголодного зверя с мутным взглядом в создание иного порядка? В существо,терзаемое душевным голодом больше голода телесного? Существо мятущееся, вечномечущееся между духовным величием и низостью, между необъяснимым милосердием,неприемлемым для хищников, и неоправдываемой жестокостью, равной которой нетдаже в бездушном мире насекомых? Возводящее великолепные дворцы и пишущееневероятные полотна, соревнуясь с Создателем в умении синтезировать чистуюкрасоту — и изобретающее газовые камеры и водородные бомбы, чтобыаннигилировать все им сотворенное и экономно истреблять себе подобных?Старательно выстраивающее на пляже песочные замки и азартно разрушающее их?Превратила его в существо, не знающее предела ни в чем, тревожное и неуемное,не умеющее утолить свой странный голод, но посвящающее всю свою жизнь попыткамсделать это? В человека?

Останется ли это в нем? Останется ли это от него?

Или кратким всплеском на диаграмме истории сгинет в егопрошлом, от странного однопроцентного отклонения вернув человека назад, в егоизвечное отупение, в привычное безвременье, где бесчисленные поколения, неотрывая глаз от земли жующие жвачку, сменяют друг друга и где десять, сто,пятьсот тысяч лет проходят одинаково незаметно?

Что еще?..»

— Это правда?

— Что именно? — улыбнулся ей Леонид.

— Про Изумрудный город? Про Ковчег? Что есть такое место вметро? — задумчиво спросила Саша, глядя себе под ноги.

— Ходят слухи, — уклончиво отозвался тот.

— Было бы здорово туда однажды попасть, — протянула она. —Знаешь, когда я гуляла там, наверху, мне было так обидно за людей. За то, чтоони один раз ошиблись… И больше уже никогда не смогут вернуть все, как было. Атам было так хорошо… Наверное.

— Ошибка? Нет, это тягчайшее из преступлений, — серьезноответил ей музыкант. — Разрушить весь мир, умертвить шесть миллиардов человек —ошибка?