Дремали, конечно, прямо в портках и вообще во всемобмундировании. Размотав ветошь, в которую на ночь был укутан служившийподушкой «калашников», Артем, все еще пошатываясь, затопал вслед за командиром.Сколько ему удалось проспать? Час? Два? В голове гудело, гортань пересохла.

— Начинается… — через плечо дохнул ему в лицо перегаромкомандир.

— Что начинается? — испуганно спросил он.

— Увидишь сейчас… Держи вот еще рожок. Тебе понадобится.

Тульская — просторная, лишенная колонн и кажущаяся простоверхушкой одного невообразимо толстого туннеля, была почти вся погружена вотьму. В нескольких местах конвульсивно метались слабые лучи света; в ихперемещениях не было никакой системы, никакого смысла, словно фонари оказалисьв руках совсем малых детей или обезьян. Только откуда тут взяться обезьянам…

Разом просыпаясь, судорожно проверяя автомат, Артем вдругпонял, что случилось. Не удержали! Или еще не поздно?

Выскочив из караулки, к ним присоединились еще двое бойцов —опухшие, хриплые спросонья. Командир по пути соскребал все остатки, всех, ктомог стоять на ногах и держать оружие. Даже тех, кто уже покашливал.

В тяжелом, выдышанном воздухе несся странный, зловещий клич.Не крик, не вопль, не команда… Слитый из сотен глоток стон — надорванный,полный отчаяния, ужаса. Стон, обрамленный скупым железным позвякиванием искрежетанием, доносящимся одновременно из двух, трех, десяти мест.

Платформа была загромождена прорванными и обвисшимипалатками, перевернутыми жилыми будками, собранными из металлических листов, изкусков вагонной обшивки, фанерными прилавками, чьим-то брошенным скарбом…Командир, раздвигая груды хлама, словно ледокол — торосы, шагал впереди, а вего кильватере семенили Артем и другие двое.

Выступил из тьмы стоящий на правом пути обрубленный состав:свет в обоих вагонах погашен, раскрытые двери кое-как зарешечены кускамипереносного заграждения, а внутри… За темными стеклами бурлила, вариласьстрашная человеческая масса. Десятки рук, схватившись за прутья хлипкихзаборов, качали, шатали, гремели. Расставленные у каждого из проходовавтоматчики в противогазах время от времени подскакивали к чернеющимраспахнутыми ртами провалам дверей, заносили приклад, но ни бить, ни тем болеестрелять не отваживались. В других местах караульные, напротив, пыталисьуговорить, умиротворить бушующее человеческое море, втиснутое в железныекоробки.

Но понимали ли еще что-нибудь люди в вагонах?

В состав их загнали потому, что из специальных отсеков втуннеле они начали разбегаться, и потому, что их становилось уже слишком много,больше, чем здоровых.

Командир пронесся мимо первого, второго вагона, и тут Артемнаконец увидел, куда они так спешили. Последняя дверь, вот где прорвало нарыв.Из вагона вытекли наружу странные создания — с трудом держащиеся на ногах, донеузнаваемости изуродованные отеками на лицах, со вздувшимися, нехорошорастолстевшими руками и ногами. Бежать никто пока не успел: к двери стягивалисьвсе свободные автоматчики.

Вспоров оцепление, командир вышел вперед.

— Приказываю всем пациентам немедленно вернуться на своиместа! — Он выдернул из офицерской поясной кобуры «стечкин».

Ближайший к нему зараженный трудно, в несколько приемовподнял распухшую пудовую голову, облизал треснувшие губы.

— Почему вы так с нами поступаете?

— Вы знаете, что поражены неизвестным вирусом. Мы ищемлекарство… Вам надо только дождаться.

— Вы ищете лекарство, — повторил за ним больной. — Смешно.

— Вернитесь в вагон немедленно. — Командир смачно щелкнулпредохранителем. — Я считаю до десяти, потом открываю огонь на поражение. Один…

— Вы просто не хотите отнимать у нас надежду, чтобы хотькак-то нами управлять. Пока мы все сами не околеем…

— Два.

— Нам уже сутки не приносили воду. Зачем поить смертников…

— Караульные боятся подходить к решеткам. Двое такзаразились. Три.

— В вагонах уже полно трупов. Мы топчемся по человеческим лицам.Знаешь, как хрустит нос? Если детский, то…

— Их некуда девать! Мы не можем их жечь. Четыре.

— А в соседнем так тесно, что мертвые продолжают стоятьрядом с живыми. Плечом к плечу.

— Пять.

— Господи, да застрелите меня! Я-то знаю, что лекарства нет.Я умру быстро. Я больше не буду чувствовать, что все мои внутренности растираютна крупном наждаке, а потом поливают спиртом…

— Шесть.

— И поджигают. Будто в моей голове черви, которые жрут изнутрипо кусочку не просто мой мозг, а душу… Ам, ам, хруп, хруп, хруп…

— Семь!

— Идиот! Выпусти нас отсюда! Дай нам умереть по-человечески!Почему ты считаешь, что у тебя есть право так нас мучить? Ты же знаешь, что исам наверное уже…

— Восемь! Это все ради безопасности. Чтобы другие выжили.Сам я готов подохнуть, но из вас, суки чумные, никто отсюда не уйдет. Готовьсь!

Артем вскинул автомат, поймал на мушку ближайшего избольных… Боже, кажется, женщина… Под майкой, ссохшейся в бурую коросту, топорщилисьраздутые груди. Он заморгал и перевел ствол на шатающегося старика. Толпауродов зароптала, подалась сначала назад, пробуя ужаться обратно в дверь, ноуже не могла — из вагона свежим гноем напирали новые и новые зараженные,стонущие, плачущие.

— Садист… Что ты делаешь?! Ты же по живым людям сейчас… Мытебе не зомби!

— Девять! — Голос командира сел и помертвел.

— Просто освободи нас! — заорал натужно больной и протянул ктому руки, словно дирижер, заставляя всю толпу всколыхнуться, податься впередвслед за мановением своих пальцев. — Пли!..

* * *

Люди начинали стекаться к нему сразу, стоило лишь Леонидуприпасть губами к своему инструменту. Первых же звуков, еще пробных,неочищенных, исторгавшихся из дула его флейты, было довольно, чтобы собравшиесяначинали одобрительно улыбаться, ободряюще хлопать, а когда ее голос крепнул,лица слушавших преображались. С них будто сходила грязь.