— Все равно… Разве мы с тобой не заслуживаем прощения? Икаждый заслуживает. Каждому надо дать шанс переделать себя и все переделать,попробовать заново, еще один раз, пусть хоть последний, — она помолчала. — Я бытак хотела увидеть, как там все на самом деле… Раньше мне не было интересно.Раньше я просто боялась, и мне все там казалось уродливым. А оказывается, япросто поднималась в неправильном месте. Так глупо… Этот город наверху — он какмоя жизнь раньше. В нем нет будущего. Только воспоминания — и то чужие… Толькопривидения. И я что-то очень важное поняла, пока там была, знаешь… — Сашазамялась. — Надежда — это как кровь. Пока она течет по твоим жилам, ты жив. Яхочу надеяться.

— А зачем тебе в Изумрудный город? — спросил музыкант.

— Хочу увидеть, почувствовать, как было жить раньше… Ты ведьсам говорил… Там, наверное, люди и вправду должны быть совсем другие. Люди,которые не забыли вчерашний день и у которых точно настанет завтрашний, должныбыть совсем-совсем другие…

Они не спеша брели по залу Добрынинской под бдительнымприсмотром караульных. Гомер оставил их вдвоем с явным нежеланием, отправляясьна прием к начальнику станции, а сейчас отчего-то задерживался. Хантер же такдо сих пор и не объявлялся.

В чертах мраморного зала Добрынинской Саше виделись намеки:здесь облицованные большие арки, ведущие к путям, чередовались с аркамималенькими, декоративными, глухими. Большая, малая, снова большая, опять малая.Будто держащиеся за руки мужчина и женщина, мужчина и женщина… И ей тожевнезапно захотелось вложить свою руку в широкую и сильную мужскую ладонь.Укрыться в ней хоть ненадолго.

— Здесь тоже можно строить новую жизнь, — сказал Леонид,подмигивая девушке. — Необязательно куда-то идти, что-то искать… Достаточнобывает осмотреться по сторонам.

— И что я увижу?

— Меня, — он потупился с деланной скромностью.

— Я тебя уже видела. И слышала. — Саша наконец ответила наего улыбку. — Мне очень нравится, как и всем остальным… Тебе совсем не нужнытвои патроны? Ты их столько отдал, чтобы нас сюда пропустили.

— Нужны только, чтобы на еду хватало. А мне всегда хватает.Глупо играть ради денег.

— А ради чего ты тогда играешь?

— Ради музыки. — Он рассмеялся. — Ради людей. Даже нет, нетак. Ради того, что музыка делает с людьми.

— А что она с ними делает?

— Вообще говоря — все, что угодно. — Леонид сновапосерьезнел. — У меня есть и такая, что заставляет любить, и такая, чтозаставляет рыдать.

— А та, которую ты играл в прошлый раз. — Саша посмотрела нанего подозрительно. — Та, которая без названия. Она что заставляет делать?

— Эта вот? — Он насвистел вступление. — Ничего незаставляет. Она просто снимает боль.

* * *

— Эй, мужик!

Гомер закрыл тетрадь и поерзал на неудобной деревяннойскамье. Дежурный восседал за маленькой конторкой, почти всю площадь которойзанимали три старых черных телефона без кнопок и дисков. Один из аппаратов уютномигал красной лампочкой.

— Андрей Андреевич освободился. У него на тебя две минуты,как зайдешь — не мямли, а сразу по делу давай, — строго наставлял старикадежурный.

— Двух минут не хватит, — вздохнул Гомер.

— Я тебя предупредил, — пожал плечами тот.

Не хватило и пяти: старик толком не знал, ни с чего начать,ни чем закончить, ни что спрашивать, ни о чем просить, а кроме начальникаДобрынинской, ему обращаться сейчас было не к кому.

Однако Андрей Андреевич, взмокший со злости жирный здоровякв несходящемся форменном кителе, долго слушать старика не стал.

— Ты что, не понимаешь?! У меня тут форс-мажор, восемьчеловек полегло, а ты мне про какие-то эпидемии! Нет здесь ничего! Все, хорошотнимать мое время! Или ты убираешься отсюда сам… Словно выпрыгивающий из водыкашалот, начальник взметнул свою тушу вверх, чуть не опрокинув стол, за которымсидел. В кабинет вопросительно заглянул дежурный. Гомер тоже растеряннопривстал с жесткого и низкого гостевого стула.

— Сам. Но зачем вы тогда ввели войска на Серпуховскую?

— Какое твое дело?!

— На станции говорят…

— Что говорят? Что говорят?! Знаешь, что…

Чтобы ты мне тут панику не наводил… Паш, давай-ка его вобезьянник!

В мгновение ока Гомер был вышвырнут в приемную. Чередуяуговоры с зуботычинами, охранник потащил упиравшегося старика в узкий боковойкоридор.

Между двумя оплеухами с Гомера соскочил респиратор; онпопытался было задержать дыхание, но тут же получил под дых и натужно заперхал.Кашалот вынырнул на пороге своего кабинета, заполнив собой весь дверной проем.

— Пускай там пока, потом разберемся… А ты кто? По записи? —рявкнул он на следующего посетителя.

Гомер еще успел обернуться к тому.

В трех шагах от него, скрестив на груди руки, неподвижнозастыл Хантер. Одетый в тесную форму с чужого плеча, прячущий лицо в тениподнятого забрала своего шлема, он, казалось, не узнавал старика и не собиралсявмешиваться. Гомер ожидал, что он будет как мясник изгваздан в крови, ноединственным багровым пятном на одежде бригадира был подтек на его собственнойране. Перекатив каменный взгляд на начальника станции, Хантер вдруг медленнопошел на него, словно намереваясь пройти в кабинет прямо сквозь его тело.

Тот опешил, забормотал, попятился, освобождая проход.Охранник с Гомером в охапке выжидающе замер. Хантер протиснулся внутрь вслед заретировавшимся толстяком, одним львиным рыком сбил с того спесь и заставилумолкнуть. Потом перешел на повелительный шепот.

Бросив старика, дежурный подобрался к двери и шагнул запорог. Через миг его вынесло оттуда потоком грязной брани; голос начальникастанции срывался в визг.

— И отпусти этого провокатора! — будто под гипнозом повторяячужой приказ, выкрикнул тот под конец.

Ошпаренный, красный, дежурный притворил за собой дверь,поплелся к своему месту при входе и уткнулся в новостную листовку, отпечатаннуюна оберточной бумаге. Когда Гомер решительно двинулся мимо его стола кначальничьему кабинету, тот лишь вжался еще сильнее в свою газетенку,показывая, что отныне происходящее его никак не касается.