— Ваши сотрудники всегда так себя ведут, когда осматривают…труп?

— Да чего там его осматривать! — сказал Никоненко грубо. —Эка невидаль — труп!

Она помолчала.

— Вам это кажется остроумным, Игорь Владимирович?

— Вы подходили к телу?

— Конечно. Я думала, ей стало плохо, и она упала и, может,ударилась. Я долго не могла понять, что она… мертвая. Я пыталась дать ей воды ипосадить…

Никоненко видел воду, разлитую возле тела, но ему даже вголову не приходило, что этой водой Алина Латынина пыталась оживить труп.

— Сколько времени вы на это потратили?

— Не знаю. Минут пять. Или больше.

— Или меньше, — подсказал Никоненко.

Все его раздражало.

Убийство домработницы Алины Латыниной не укладывалось ни водну из ранее придуманных схем. Не укладывалось настолько, что он дажепредставить себе не мог, чем хоть приблизительно можно его объяснить, чтобывтиснуть в какую-нибудь схему.

Алинино самообладание злило его. Злило и заставлялонервничать. Желудок болел уже вовсю, тягучей смоляной болью, и больше всего насвете ему хотелось, чтобы этого дела вообще не было.

— Что было дальше?

— Я вышла из квартиры, закрыла за собой дверь и позвонилавам на работу. Потом села в машину и стала ждать.

Значит, оставаться наедине со своей мертвой домработницейона побоялась.

— Ну ладно, — сказал он, преодолевая себя, — давайте всепо-новой.

— Как по-новой? — не поняла она.

— Да так. Как давно она у вас работает, сколько ей лет, гдеживет, какие у вас отношения, какие у нее обязанности, когда вы ей дали ключиот квартиры. Какие у нее были склонности, странности, вкусы и так далее.

— Я ничего не знаю о ее вкусах, — сказала Алина резко. — Онана меня работала, только и всего. О странностях я тоже ничего не знала, пока…пока не увидела ее в своей одежде.

Капитану показалось, что он с разгону ударился головой очугунный столб. Голова отозвалась басовитым столбовым гудением, котороеотдалось в уши и почему-то в глаза.

— В какой одежде?

— В моей, — Алина поднялась и решительно направилась кплите, — мне нужно выпить кофе. Я плохо соображаю.

— Не трогайте здесь ничего! — прикрикнул Никоненко. — Быстроговорите мне, что это за история с одеждой?

— Все, что на ней надето, — мое, — сказала Алина брезгливо.— Джинсы, свитер, куртка. Когда я вошла в квартиру и увидела ее, я думала, чтоу меня начался бред. Я решила, что это я… лежу. Я не знаю, как это объяснить. Ядумала, что у меня раздвоение личности или что-то в этом роде. Я когда-толюбила Клиффорда Саймака.

Капитану было не до экскурсов в иностранную литературу.

— Ваша домработница носила вашу одежду?!

— Да. Я не знаю, носила она ее или только один раз надела,но сейчас она в моей одежде.

Это все меняло.

— Вы никогда не замечали, что она носит вашу одежду?

— Нет, конечно! Она отдавала что-то в чистку, потомприносила обратно, и я никогда не проверяла, что она унесла, а что принесла. Яей доверяла. Я хорошо ей платила и все лишнее барахло всегда дарила ей.

— Одежду, которая на ней, вы ей не дарили?

— Нет. Куртку я месяц назад привезла из Парижа. Специально квесне. Надела только один раз. Свитер ни разу не надевала. Впрочем, какоетеперь это имеет значение! Просто она глупая девчонка, и мне ее жалко.

Голос у нее изменился, как будто разбух в горле, и Никоненкоподумал — сейчас она наконец сообразит, что именно произошло, и непонятно, чтоон тогда станет с ней делать.

— А кофе?! — вдруг крикнула она. — Почему я не могу дажевыпить кофе?!

— Потому что здесь могут быть отпечатки пальцев, — мрачнопроинформировал ее Никоненко.

— Каких еще пальцев?!

— Всяких, — ответил он туманно. — Скажите, Алина Аркадьевна,в последнее время вы с вашей подругой Сурковой ничем таким не занимались?

— Каким — таким?!

— Никто из вас в игре “Как стать миллионером” не выиграл?

— Игорь Владимирович, что вы несете?! — обретая прежнийхолодный тон светской дамы и директора рекламного агентства “Вектор”, сказалаона. — О чем вы?

— Сделки, контракты, большие суммы, какие-нибудь денежныепереводы, — он усмехнулся. — Золото. Бриллианты. Наркотики.

— Что — золото, бриллианты, наркотики?

— Не приторговывали?

Костлявая неженственная ручонка сжалась в остренькийшишастый кулачок. Глаза за стеклами сиротских очочков сделались злыми и зрачкистали поперек, как у кошки.

— Ну вот что, Игорь Владимирович. Я Лилю не убивала. Если выхотите сказать именно это, то лучше воздержитесь. Это я только на вид смирная,а на самом деле со мной лучше не ссориться.

— Это вы-то смирная? — поразился Никоненко и спросил,проверяя очередную теорию: — А Федор как себя чувствует?

Она отреагировала именно так, как полагалось:

— У него все в порядке. Мама сказала, что он в школе, егоутром мой отец отвез. Вроде все прошло без последствий.

— Что прошло без последствий?

— То, что он видел, как стреляли в его мать, — выпалила онаему в лицо. — Послушайте, Игорь Владимирович, вы только притворяетесьбесчувственной скотиной или вы на самом деле такой? И что это за вопросы прозолото, бриллианты и миллионеров? Или это все тонкие милицейские ходы?

— Какие еще ходы, Алина Аркадьевна! — сказал он злобно. —Если бы вы хоть чуть-чуть соображали, вы бы давно поняли, что домработница вашапомерла вместо вас. Он ее сдуру принял за вас, потому что на ней были вашишмотки. Скорее всего, он плохо знает вас в лицо и понятия не имел о том, что выв Нью-Йорк укатите! Вот я и пытаюсь понять, что это вы за пара такая, вместе свашей подругой Сурковой? Кому вы мешаете? Что такое вы вдвоем могли натворить?Почему вас хотят убить, да еще в такой спешке — одну за другой? А? Не знаете?

Алина Латынина соображала хорошо, зря упрекал ее капитанНиконенко.

Костистый кулачок разжался и сжался вновь. В обморок она негрохнулась, и лицо не побледнело, и дрожь тоже, кажется, не пронзила все еесущество, как писалось в романах, которые почитывала никоненковская сестраИрина. Никаких киношных признаков внезапного и сильного испуга.