Вдруг это правда? Вдруг так бывает?

Неожиданно он обнаружил, что она стянула с него свитер и,повиснув головой вниз, расстегивает ремень на его джинсах.

Черное пламя из головы непостижимым образом распространилосьвниз и во все стороны. Ему показалось странным, что от его кожи не идет дым.Должен был бы идти.

— Давай закроем к Машке дверь, — попросила она, и он ничегоне понял.

Какую дверь? Зачем закроем? Она вдруг куда-то делась, и ондаже зарычал от горя, тычась во все стороны.

— Я здесь, — сказала она, — я дверь закрыла. Пошли.

Древний диван жалобно хрюкнул, когда они на него упали, ипротестующе затрясся тщедушным поролоновым тельцем, когда они стали по немукататься.

— Нина, — попросил он. — Нина!..

Все было как будто в первый раз, и ничего, кроме них двоих;не имело значения — ни милицейские капитаны, ни три работы, ни загубленнаяжизнь, ни провалившаяся карьера.

Все было так, как и должно быть, и все в мире вдруг стало наместо.

Навсегда, понял Сидорин, когда начал соображать.

Кажется, совсем недавно он говорил кому-то про женщин,которые навсегда. Почему он говорил, если сам не знал, что это такое?

Он приподнялся на локтях и посмотрел на Нину. Она улыбаласьтак, как не улыбалась никогда в жизни. Или это ему показалось? Или он незамечал, как именно она улыбается?

— Как ты думаешь, — вдруг спросила она, — мы все-такисломали диван?

И потерлась носом о его щеку.

— Просто он никогда не подвергался таким испытаниям, —объявил Сидорин и застеснялся, услышав самодовольство в собственном голосе. —Ничего. Привыкнет.

Нина серьезно посмотрела на мужа, но он больше не боялся еесерьезности.

Как это он раньше не догадался, что все так просто?

Он перекатился на спину, но Нину не отпустил. Некотороевремя они полежали молча, как бы привыкая друг к другу.

— Теперь самое главное, — задумчиво сказал Сидорин, — чтобыменя не упекли в кутузку.

— Чтобы тебя не упекли в кутузку, — ответила Нина, — тыдолжен пойти и поговорить со своим Потаповым.

* * *

Евгений Петрович Первушин собирался на работу, когда емупозвонил какой-то капитан из уголовного розыска и попросил задержаться. ЕвгенийПетрович с некоторым недоумением сообщил, что должен быть на работе. У него сутра совещание, и вообще день очень напряженный. Неизвестный капитан заговорилс настойчивой любезностью, и Первушин пригласил его к себе на работу, хотяделать этого ему не хотелось. Пойдут разговоры, слухи. Репутация у ЕвгенияПетровича была безупречной и должна была такой оставаться. Он очень хорошопомнил притчу о человеке, попавшем в неприятную историю. Всю оставшуюся жизньтот был типом, который то ли сам украл галоши, то ли у него украли.

Подумав, капитан согласился приехать. Первушин назначил былообеденное время, когда в здании никого не оставалось, но тут капитан,моментально перестав быть любезным, сказал, что приедет к десяти, и положилтрубку.

Наглецы. Обрадовались, что нынешнее руководство державысплошь выходцы из спецслужб, и совсем распустились.

Совещание пришлось отменить. Секретарша сунулась быловыяснить причину, но Евгений Петрович посмотрел на нее так, как на него самогосмотрел когда-то декан факультета международных отношений. Секретаршамоментально заткнулась и убралась восвояси.

Первушин усмехнулся. Он долго тренировал такой взгляд ипреуспел. Научился.

Капитан оказался высоким молодым человеком в джинсах икожаной куртке. Первушин рассматривал его, пока он шел к столу. Почему-то ондумал, что капитан прибудет в форме и бронежилете веселенького зеленого цвета,как у гаишников на шоссе.

Впрочем, Евгений Петрович о капитане особенно не думал.

— Что за срочность такая, Игорь Владимирович? — спросил он,когда капитан уселся, вытянув длинные ноги. — Неужели не нашли?

— Пока нет, — сознался Никоненко, — пришли у вас помощипросить.

Его забавляло, что все время его кидает из стороны в сторону— из сидоринской больницы с облупившимися стенами в квартиру Дины Больц, и ещев потаповский “Мерседес”, и в Алинин офис, а теперь вот в еще один офис, гдевсе по-государственному, по-чиновничьи надежно и тяжеловесно: темные паркетныеполы, зеленые шторы, громадный стол и неудобные кожаные стулья с рядами медныхкнопок на спинках.

— Спрашивайте, — разрешил Евгений Петрович, — чем смогу,помогу.

Кофе он капитану не предлагал. Очевидно, здесь это было непринято. Впрочем, капитану вполне хватило вчерашнего кофе.

— Я вот о чем хотел спросить вас, Евгений Петрович, —заговорил “Анискин” ласково, — беда у нас. Никто ничего не видел, и получаетсятак, как будто стрелять было и некому. Может быть, вы видели?

Евгений Петрович пожал консервативными пиджачными плечами.

— Так ведь на то оно и заказное убийство, чтобы никто ничегоне видел, а труп исполнителя потом в Москве-реке нашли. Разве нет? Кроме того,наши правоохранительные органы пока что испытывают известные трудности сраскрытием заказных убийств.

Никоненко моргнул. К словесным пируэтам Первушина он готовне был.

— Всякое бывает, — сказал он, собравшись с силами. ФедорИванович Анискин от красоты и гладкости первушинской речи забился куда-то вугол. Никоненко нашел его и выдвинул в авангард: — Только вы не правы, неправы, дорогой Евгений Петрович! Никакое это не заказное убийство, а самое чтони на есть обыкновенное, пошленькое и простенькое покушение на никому неизвестную особу по имени Мария Суркова, кстати, вашу одноклассницу. Вспоминаететакую?

— Как — одноклассницу? — даже несколько обиделся ЕвгенийПетрович. — Позвольте, ведь стреляли-то в Потапова!

— Нет! — радостно воскликнул “Анискин”. — Ни при чем нашдорогой министр! Все дело в Сурковой!

— Вы ошибаетесь, — значительно изрек Первушин, — уверяю вас,вы ошибаетесь.

— Почему же? Вы сами стреляли бы исключительно в Потапова?

Евгений Петрович Первушин несколько дрогнул и посмотрел накапитана с отвращением.

Капитан забавлялся от души.

Раз Первушин одноклассник Потапова, Сурковой и всейостальной компании, значит, сейчас ему года тридцать три, тридцать четыре, адержится он так, как будто ему по меньшей мере шестьдесят и в недалеком прошломон занимал пост секретаря политбюро. Он был солидный, важный и весь, с головыдо ног “государственный” — озабоченный работой правоохранительных органов, кпримеру, хотя органы эти непосредственно к нему никакого отношения не имели.