— Ой, это и правда серьезно. Это таки даже хуже, чем нигроша. А кому же он все оставил? Ведь он таки был небедный человек!

— Стерве малолетней! Лариске! Доченьке своей отпервого, блин, брака!

— Да-а… Что я могу сказать? Значит, вам придетсявозвратить все шубы по прилагаемому списку… Одна шуба шиншилловая, длинная, двешубы — норковые, одна — темно-коричневая. Вторая — серебристая…

— Да подавись ты, старый жмот, своими шубами!

Ольга распахнула дверцы шкафов, открыла крышки чемоданов иначала злобно выбрасывать шубы на пол к ногам меховщика. Леопольд Моисеевич снеожиданной для его возраста прытью отскакивал, чтобы не попасть под горячуюруку и одновременно молниеносно оглядывал летящие в него шубы:

— Так, норвежская лиса, длинная… Песец, длинная, одна,вот еще одна, хорошо…

— Ешь, жри свои шубы, паразит!

— Зря вы так, Олечка! Я совершенно не виноват в вашихнеприятностях… Я даже подойду к вам по-дружески и не стану поднимать вопрос овозмещении товарного вида., все равно с вас нечего взять, как я понял.., недомик же щитовой в Синявино… Так.., это еще один песец, короткий…

В это время раздался телефонный звонок.

Ольга злобно схватила трубку и рявкнула в нее — Кто еще?

— Это Ольга Михайловна? — прозвучал в трубкеангельский девичий голосок. — Вы, кажется, чем-то расстроены?

— Это кто? — не поняла сразу Ольга.

— Это Лариса Шувалова. Я хотела спросить, что выделаете в моей квартире и когда намереваетесь ее освободить?

— Ax, это ты, сука? У тебя совести хватает сюдазвонить? Ты приди, приди, я тебе глазки голубые живо повыцарапываю!

— Нет, Ольга Михайловна, не повыцарапываете! Во-первых,я пришлю к вам судебного исполнителя, с ним и разбирайтесь. А во-вторых, мразьстарая, я тебе сама что хочешь выцарапаю, я таких, как ты, на завтрак без солием! Я тебя голыми руками на клочки разорву! У меня и бритва всегда при себе —для самозащиты! Ты, сволочь древняя, еще меня сукой посмела назвать! Жила каккоролева на отцовы деньги, а сама от него бегала направо и налево, только кленивому в постель не укладывалась! Все про тебя знаю! Поэтому отец все мнеоставил, а ты, если есть захочешь, иди в проститутки, у тебя опыт есть… Хотя тыуже слишком стара, чтобы тебе за это платили, самой мужикам платитьприходилось…

— Ты, маленькая дрянь, ты как смеешь… как смеешь…

— Еще как смею! Если я — маленькая дрянь, то ты — дряньбольшая! Да если бы не ты, отец был бы жив!

— И ты бы не разбогатела, — прошипелаОльга, — Не прикидывайся, что очень расстроена его смертью…

— Ты, шалава подзаборная, выметайся из моей квартиры,если не хочешь, чтобы тебя с милицией выгнали! Чтобы к завтрашнему утру духутвоего в доме не было! — С этими словами Лариска, не дав Ольге вдохнуть иподготовить достойный ответ, швырнула трубку на рычаг.

Алла Борисовна открыла дверь на дикие звонки. Открыла, небеспокоясь, потому что видела из окна, как Ольга подъехала на такси Хоть она ине волновалась, но очень удивилась, почему на дочери не было траура, а былонадето что-то совершенно неподходящее к случаю.

— Нехорошо, — сказала она Ольге вместоприветствия, — недавно только мужа похоронила, должна ходить в черном. Чтолюди скажут?

Ольга отмахнулась от нее, как от назойливой мухи, и с трудомвтащила в прихожую два здоровенных чемодана.

— Что это? — изумилась мать, но Ольги уже и следпростыл.

Через пять минут лифт привез наверх Ольгу с еще однойбольшой сумкой и с полиэтиленовым чехлом. Алла Борисовна догадалась, что тампальто или дубленка, и похолодела.

Если Ольга привезла зимнее летом, значит, она к материнадолго.

— Что случилось? — проговорила она, театральноприжав руки к сердцу и краем глаза смотря на себя в зеркало — все ли в порядке,«встревоженная мать пытается разделить с дочерью ее горе после потери мужа».

— Таксист, сволочь, ни за что не согласился сумкинаверх занести! И цену заломил — ужас!

Алла Борисовна выкатила глаза и разинула рот — чтобы ее дочьпобеспокоилась о деньгах!

— Ты скажешь наконец, что произошло? — закричалаона в полный голос.

Ольга прошла в комнату, плюхнулась на диван и закуриласигарету.

— Можешь меня поздравить, — медленно сказала она,пуская дым колечками, — я нищая.

Мать окаменела на пороге, как будто увидела Медузу Горгону.

— Расскажи, — проскрипела она, как старая дверь.

— Очень просто, у меня ничего нет. Все — и обеквартиры, и дом в Токсово, и «мерседес», и «БМВ» — все это по завещанию —заметь, эта сволочь Шувалов, оказывается, составил завещание! — так вот,по завещанию это все отходит Лариске. И счета в банках — официальные, а что унего было рассовано по разным местам — про то никто не знает.

— Какой Лариске? — Алла Борисовна опустилась настул, чувствуя, что случилось непоправимое.

Самое обидное, что она нисколько этого не предполагала,даже, грешным делом, не то чтобы порадовалась, когда узнала по телевизору обубийстве зятя, она ощутила некоторое злорадство: вот тебе, поделом, никому непозволено обзывать ее старой сводней и заразой.

— Не придуривайся! — заорала Ольга и швырнуласигарету на паркет. — Лариске — своей дочери от первого брака! Все — ей!Ты понимаешь?! А мне — фиг! Вот эти тряпки и дачу в Синявино — курятник!

— В Синявино? — взвизгнула Алла Борисовна. —В этом сумасшедшем доме, где чуть ли не тысяча участков, и все по шесть соток?

Дети, собаки, в общем, форменная помойка!

Да ее же никогда не продашь!

— О чем ты говоришь, — Ольга устало откинулась наподушки, — я же сказала — там не дом, а собачья будка. Тридцать лет назадстроили, Никитушке от матери осталось, — Но как же так, — растерянномолвила Алла Борисовна, — ты мне не говорила про дочь от первого брака.

— А ты не спрашивала, — огрызнулась Ольга.

— Но это, — мать указала на сумки, — что всеэто значит?

— То и значит, дорогая матушка, что я приехала к тебена постоянное местожительство, потому что из квартиры Лариска выперла меня стреском. Так и сказано в завещании:

«Квартира со всем имуществом». Вот, разрешили носильные вещивзять только. И денег, что в кошельке было.., двести долларов и триста двадцатьпять рублей…

— Но у тебя же есть кредитные карточки?

— Карточки? — Ольга рассмеялась противнымскрипучим смехом, затем высыпала на стол из портмоне целую кучу разноцветныхкарточек. — В сортир бы их снести, да пользоваться неудобно, жесткиебольно! Все они аннулированы.