От Наташиных криков у Володи все сжималось и болело внутри,ему хотелось зажать уши и убежать.

- На дне сумки одеколон "Красный мак", - успелапроизнести Наташа и опять зашлась жалобным звериным стоном.

Она знала, что рожать больно и все равно ждала этого событиякак праздника. Восемь месяцев беременности, таинственный, уютный кусок жизни,когда особенно крепок и сладок сон, совсем другой вкус у еды, у воздуха, и всезапахи вокруг становятся гуще, а краски ярче, эти восемь месяцев счастливогоожидания никак не могли закончиться такой чудовищной болью. Она уже не слышалагрохота ливня и воя ветра, боль захватила ее целиком, и ничего другого неосталось.

- Что теперь? - донесся до нее испуганный голос Володи,когда отпустила очередная схватка.

- Ничего. Теперь только ждать, - ответила ему Пантелеевна, -или вот, возьми пока, посмотри там, какие есть чистые тряпки. Она говорила, тамхалат, бельишко. Наталья! Ты давай не кричи так, воздух у ребенка отнимаешь.Дыши, как собака на жаре, неглубоко и часто. Отдыхай, когда схватка отпускает.Расслабляйся.

- Володя... там сумка клеенчатая синяя, в ней одеяльце,пеленки, чепчик... - невнятно простонала Наташа.

- Чепчик! - рявкнула Пантелеевна. - Ты лучше подумай, чемпуповину перевязывать...

Но Наташа уже ни о чем не могла думать. Было так больно, чтосыпались искры из глаз.

Неизвестно, сколько прошло времени. Ливень кончился,выглянуло солнце. Так и не проехала мимо ни одна машина. Наташа то слышала Пантелеевнуи Володю, то не слышала, оглушенная очередным приливом боли. Когда она яснопоняла, что сейчас совсем умрет, ей прямо в мозг врезался очередной приказфельдшерицы. Сначала нельзя было тужиться. Потом, наоборот, надо, изо всех сил.

Боль стихла. До нее доносился слабый, жалобный монотонныйписк.

- Мальчик! - прокричала над ней Пантелеевна. - Синенький,маленький, недоношенный, два с половиной кило, не больше. Но ничего, потомдоберет свой вес. На вот, посмотри.

Это было крошечное чернильно-синее существо, покрытоебелесой смазкой, беззащитное, трогательное и самое восхитительное на свете.Наташа мгновенно забыла о пережитой боли и слушала слабенький писк, какволшебную музыку, не могла оторвать глаз от сморщенного личика.

Пантелеевна взяла у нее ребенка, отдала Володе, а самапринялась возиться с Наташей. Светило солнце, уже вечернее, мягкое. Отчаяннощебетали птицы. Наташа не чувствовала ничего, кроме блаженной счастливойслабости. Ей хотелось поскорее еще раз взять на руки своего мальчика,разглядеть личико, погладить темные слипшиеся волосики, приложить к груди ипокормить.

- Твою ма-ать! - взревела Пантелеевна. Наташа не сразупоняла, что произошло. Ей показалось, фельдшерица сделала что-то не то. Тело опятьнаполнилось кошмарной болью, и опять пришлось тужиться.

- Мама! - закричала Наташа из последних сил.

Боль кончилась так же внезапно, как началась. Но вместоживого писка повисла тишина. Казалось, даже птицы замолчали. И толькомужественная пьяная Пантелеевна, горестно матерясь, пыталась спасти второгомладенца.

Анжела не могла уснуть, хотя выпила на ночь отвар валерьянкис пустырником. Дело было, конечно, не в том, что у нее зудело лицо.

Анжела начала думать. За последние полтора месяца этопроизошло с ней впервые. Раньше она только чувствовала. Всего три чувства -отчаяние, страх и тоска. Ничего больше. Теперь самое страшное было позади. Оназнала, что выйдет из этой клиники с таким лицом, с которым можно жить дальше. Теперьей не хотелось вкалывать себе смертельную дозу морфия. Ей хотелось жить и дажепеть на сцене.

Лежа с открытыми глазами в уютной чистой палате, глядясквозь прорези повязки в потолок, Анжела думала о том, что вся ее жизнь былаодним долгим интервью. Ей задавали вопросы, она отвечала. Вопросы были глупые иумные, злобные и восторженные, наглые и робкие. Главное - правильно отвечать.

У ее дяди был дом в тайге, под Свердловском. На все каникулыее отправляли туда. Одинокого дядю, молчуна и выпивоху, она любила больше всехна свете, больше мамы с папой. Он был единственным человеком, который незадавал ей вопросов. Он научил ее, семилетнюю, играть на аккордеоне. При немона могла орать свои песенки как угодно громко, часами вертеться перед большиммутным зеркалом, напяливать на себя всякие тряпки из бабкиного сундука ивоображать грядущую славу, толпы поклонников, жгуче-ледяной огонь софитов,полутемные залы дорогих ресторанов, вулканический песок пляжей на Канарах,яхты, виллы, "ягуары".

Ночью она выбегала из теплой избы босиком на снег в старомдядькином тельнике, присаживалась пописать подальше от крыльца. Задрав голову,она смотрела на звезды и представляла, как будет рассказывать об этом толпежурналистов на пресс-конференции и как искреннее как трогательно это прозвучит.Маленькая девочка в старом тельнике писает в зимней тайге под Свердловском вснег и смотрит на звезды. Они такие холодные, лохматые, далекие, а она такаянежная, такая особенная. Не как все.

Первым существенным вопросом, который задала ей жизнь, былопоступление в эстрадно-цирковое училище. Туда принимали после восьмого класса.Конкурс был огромный. Циркач, как правило, профессия наследственная, детиартистов, выросшие на арене, шли вне конкурса. Анжела схитрила. Девочки хотелиучиться на акробатов, жонглеров, эквилибристов или на эстрадных певиц. Такихбыло страшно много. Анжела Болдянко оказалась особенной, не как все. Онапоступала на клоунаду. Туда девочки шли редко. Она поступила с первой жепопытки.

Клоуном Анжела не стала. Из четырех выпускниц училищасколотился девичий квартет "Мяу!". Девочки пели тонкими жалобнымиголосами. Одеты они были в розовые платьица, панталончики, туфельки-балетки. Вволосах капроновые ленты, кукольный макияж. Они мяукали, как мартовские кошки,в конце каждой песни поворачивались задом к публике и задирали кружевные подолыс дружным визгом.

Группе удалось записать пару клипов на местном телевидении изавоевать приз зрительских симпатий на региональном конкурсе молодыхисполнителей. Потом был сделан диск и продавался он неплохо, и один из клиповпрокрутили по шестому каналу Центрального телевидения, и предстояла перваясерьезная гастрольная поездка по Сибири. Надо было разнообразить репертуар.

Гена Ситников, композитор, он же поэт, он же продюсергруппы, за ночь написал суперхит. Песня была лирическая, задушевная и требоваласольного исполнения. Петь должна была одна девушка. А остальные три - толькоподпевать на заднем плане. Бедняга продюсер не ведал, что натворил, предложивдевушкам самим выбрать солистку.