- А вы не составите мне компанию? - выпалил он.

- С удовольствием.

На улице у него закружилась голова. Словно почувствовав это,Юлия Николаевна взяла его под руку. Она была без шапочки и без халата, в легкомсветлом плаще. Ее короткие каштановые волосы блестели и трепетали на ветру.

День был теплый и пасмурный. Пахло мокрой землей. Онимедленно шли по тропинке вдоль голых кустов сирени. Под ногами скрипел мокрыйгравий.

- У вас есть семья?-спросила она внезапно, после долгогонапряженного молчания.

- Нет.

- Что, ни жены, ни детей?

- Была мама. Теперь никого.

- Как же так получилось? Вам тридцать шесть лет...

- Я лопоухий.

- Это уже в прошлом, - она остановилась, достала из карманаплаща сигареты. Огонь никак не вспыхивал на ветру. Он взял у нее зажигалку,сложил шалашик из ладоней и дал ей прикурить.

- Ну да, конечно. В прошлом. Теперь я стал красавцем, впорусниматься в кино! Премного вам благодарен. Можно мне сигарету?

- Нельзя. Вы вышли дышать воздухом. И вообще вам сейчас неследует курить. При каждой затяжке происходит маленький спазм сосудов, кровьхуже циркулирует и, следовательно, все медленнее заживает.

- Да ладно вам, Юлия Николаевна. Во-первых, мне дела нет,как скоро я выйду отсюда. Не мои проблемы. А во-вторых, на мне все заживает какна собаке.

- Ну ладно. Если очень хочется, одну можно, - она протянулаему пачку,скажите, вы до сих пор меня не простили?

- Я? Вас? - Он бы засмеялся, но опять вместо смехаполучилась икота. Она, в отличие от доктора Аванесова, не приняла эти утробныезвуки за сдавленные рыдания и улыбнулась.

- Ничего, очень скоро вы сможете смеяться, как всенормальные люди. Правда, я не знаю, что смешного в моем вопросе.

- Неужели вам, Юлия Николаевна, есть дело до того, простил явас или нет? Какая вам разница? Я ведь никто. Меня усыпили, как лабораторнуюкрысу, ничего не объясняя, а потом, когда я проснулся с забинтованным лицом,стали плести невесть что. Они даже не потрудились придумать более или менеедостоверную ложь.

Он говорил невнятно, но достаточно громко. Они не заметили,как приблизились к футбольной площадке. Там гоняли мяч несколько офицеров. Двоесидели, отдыхали и обернулись на его странный голос. Увидев мужчину сзабинтованной головой и высокую женщину в светилом распахнутом плаще,поздоровались громко, вежливо и опять принялись следить за матчем.

- А что, полковник Райский вам до сих пор ничего необъяснил? - тихо спросила Юля.

- Я не видел его после операции ни разу. Ко мне приходилитолько Аванесов, Катя и вы. Он ломает меня. Я знаю. Это старый, проверенныйприем.

- Да, наверное, - кивнула она, - ничто так не мучает, какнеизвестность. Вам хотят внушить, что вы самому себе не принадлежите. Впрочем,вы человек военный и привыкли подчиняться приказу. Честно говоря, я не понимаю,зачем он это с вами делает. Можно было предупредить, объяснить. Никогда нечувствовала себя так гнусно...

- Ну и что же вам помешало отказаться от этой гнусности,доктор? Ведь вы человек штатский. Или я ошибаюсь?

- Вы не ошибаетесь, Сергей... Простите, как ваше отчество? -Она провела ладонью по влажным кустам, потом по лицу и посмотрела на негоисподлобья.

- Можно без отчества, тем более у меня оно вряд ли теперь есть,- он отвел взгляд и пнул ногой гравий, - вы можете не отвечать на мой вопрос.Вам заплатили. Вы одна растите ребенка, и нужны деньги.

- Спасибо на добром слове, - усмехнулась она, - могу вамсказать, что заплатили мне не больше, чем я получила бы за операцию такогообъема у себя в клинике. А вообще я зарабатываю достаточно, чтобы прокормитьсебя и своего ребенка.

- Ну ладно. Я же сказал, можете не отвечать. Извините.

Позади громко зашуршал гравий. Они оглянулись. К ним почтибегом приближалась медсестра Катя. Она разрумянилась, тяжело дышала.

- Юлия Николаевна! Полковник приехал, просил вас зайти кнему, сказал, срочно. Вы идите, я провожу больного.

К ночи небо над Саянами расчистилось. В городке отключилиэлектричество. Розовая полная луна глядела в окно и не давала ни капли света. Вкромешной тьме Наташа на ощупь сгребла мокрые незабудки. Они льнули к ладоням,как живые. Жаль было их выбрасывать и ужасно хотелось плакать.

Она отыскала керосинку, долго пыталась разжечь. Спичкиоказались сырыми, фитиль тлел и вонял, огонь все не вспыхивал. Наташаотшвырнула коробок, легла, отвернулась к стене, заплакала и незаметно уснула.Она не слышала, как вернулся Володя, разжег керосинку, и проснулась оттого, чтоон присел на тахту, погладил ее по голове и поцеловал в шею.

- А что, может, все-таки отвезти тебя в Абакан пораньше? -спросил он уютным шепотом. - Мало ли, вдруг правда двойня. Живот у тебя огромный,вполне могут уместиться двое.

Наташа села и уткнулась лицом в его плечо.

- Мне иногда кажется, там у меня так много ручек, ножек.Сороконожка, а не ребенок. Давай, Володенька, не будем рисковать, поедемпораньше.

- Сегодня у нас что? Четверг? Вроде в воскресенье будеттранспорт.

- Вертолет? - обрадовалась Наташа.

- На конец недели очень плохой прогноз. Обещают сильныйветер, бури. Да и не дадут мне вертолет. Был бы я майором, тогда конечно. А так- "газик". Мы на нем отлично доберемся, я сам сяду за руль. Хочешь,Пантелеевну с собой возьмем на всякий случай?

- Зачем?

- Ну мало ли? Все-таки ехать двенадцать часов, вдруг тебестанет нехорошо? Я ее потом назад доставлю. С ней все-таки спокойнее.

На следующее утро Наташа заглянула к Пантелеевне, посленедолгих уговоров фельдшерица согласилась.

Два дня тянулись бесконечно. Давно были уложены вещи,закуплена еда в дорогу, вылизана комната, чтобы Володя, когда останется один,подольше жил в чистоте. Наташа волновалась так, словно поездка в абаканскийгоспиталь обозначала новую эпоху в ее жизни. Вот, она уже отправляется рожать.То есть, конечно, Пантелеевна права, когда говорит, что ехать слишком рано искорее всего ей придется пролежать в госпитале до родов еще недели две, а то ибольше. Но лучше не рисковать.

Отправляться решили на рассвете, чтобы засветло миноватьопасные участки горной дороги. Володя заранее проверил машину, залил полный бакбензина. Назад положили два одеяла и две подушки, чтобы поспать по дороге. Утробыло тихим и солнечным. Наташа села вперед, рядом с Володей. Пантелеевнаустроилась сзади и довольно скоро оттуда послышался раскатистый храп.