– Я не вернусь, – закричала Катерина, – Я не смогу жить стаким камнем на шее!

– Что ты знаешь о камнях на шее, девчонка! – вдруг оборвалаее Марья Дмитриевна. – Немедленно умойся и не шуми – бабушка легла…

Нужно иметь хоть какое-то мужество, – говорила мама, когдаони курили на крылечке, обе очень взволнованные. – Я вижу, как тебе тяжело. Ноты бросила работу. Ты бросила своих людей в самый ответственный момент и вочень неприятной ситуации. Они что должны думать? Они тут совсем ни при чем! Тыбросила Олега. Этого своего ужасного Тимофея, в конце концов! Не перебивай, – властнозаявила мать. Иногда она могла быть очень властной. – Ты оставила ихсправляться, как они умеют, а сама уползла зализывать раны.

– Мамочка, я не могла этого вынести… – взмолилась Катерина.

– А Тимофей как это вынес? Ты знаешь? Что он думал и делал?Чем он виноват? Тем, что он что-то такое про тебя подумал? Так ведьобстоятельства так сложились! Ты имела полное право обидеться. Обиделась – идостаточно. Или ты собираешься проторчать на участке всю оставшуюся жизнь? Тыдолжна бороться за себя, черт возьми! За себя и за Тимофея, если уж на топошло. Ты дала ему возможность думать о тебе все, что угодно, – зачем?

– Я даже подойти к нему не могла, мамочка, – ответилаКатерина и опять заплакала, тихонько, по-детски. – У него было такое ужасноелицо…

– Ах, лицо! – Марья Дмитриевна и безжалостной быть умела. –Ты же мне говорила, что его любишь. Или врала?

– Нет! – твердо сказала Катерина. – Не врала.

– Тогда скажи мне, дорогая, какое у тебя будет лицо, если тывдруг совершенно точно про него узнаешь, что он задушил свою бабушку?

Катерина вдруг против воли засмеялась.

– Я не поверю, – произнесла она, икая.

– Может, и он не поверил. Ты же не знаешь. Кроме того, онвообще никому не верит. В принципе. Ему труднее, чем тебе. А Олег? Что ондолжен делать один, накануне… всех событий? Почему тебя это не касается? Этотвоя работа, твои обязанности, твои друзья. Почему, черт побери, тебя такпросто выбить из седла?

– Я не знаю, – призналась Катерина с недоумением. – Я незнаю, как им теперь в глаза смотреть…

– Почему?! Ты же ни в чем не виновата! При чем здесь глаза?!Позвони своему Олегу и скажи, что сможешь начать работу. Подумай и прикинь,когда ты будешь к этому готова. Хватит жалеть себя, Катя. Жизнь не кончаетсясегодня. Может быть, ты удивишься, но она не кончается и завтра…

Через два часа Катерина позвонила Приходченко и велела,чтобы он встречал ее в аэропорту. Может быть, жизнь и вправду не кончаетсязавтра…

* * *

Старенький самолет натужно заревел двигателями, подруливая кзданию аэровокзала. На нем прилетело человек пятьдесят, в основном моряки и ихжены. Все они были немножко навеселе, с огромными, перетянутыми коричневымскотчем сумками.

“Голосуйте за Тимофея Кольцова!” – было написано аршиннымибуквами на плакате за спинами таможенников. “Голосуйте за Алексея Головина!” –было написано на другом плакате, прямо напротив.

Катерина тихонько улыбнулась. Аэропортик был маленький ичистенький, совсем непохожий на московский, и Катерина почему-то немногоуспокоилась.

Сейчас она увидит Олега и всех остальных, а завтра,наверное, Тимофея. Если только он захочет с ней увидеться. А может, пройдетмимо, не глядя, как когда-то.

Об этом думать никак нельзя. Такие мысли отнимали остаткимужества, которое Катерина старательно, по крохам в себе собирала.

Она прошла через рамку и стала искать глазами Олега. Ненайдя, потащилась вместе с чемоданом к выходу из крохотного зала прилета.

Тимофей увидел ее в жидкой толпе прилетевших сразу же. Вид унее был такой, как будто она перенесла операцию. Она оглядывалась по сторонам внекоторой растерянности. Очевидно, искала и не находила Приходченко.

Тимофей несколько раз глубоко вздохнул, сунул руки в карманыи вытер их там о подкладку.

Она уже была близко, но, очевидно, не узнавала или незамечала его.

– Катя! – позвал он негромко. Она вздрогнула и оглянулась,всматриваясь в сумерки.

Какой-то человек, похожий на Тимофея, в джинсах и короткойкожаной куртке, стоял возле громадного черного джипа. Он был один, толпаобтекала его, разделяясь на два узких потока.

– Тимофей? – спросила Катерина, не слишком веря себе. Ондвинулся ей навстречу, и она поняла, что это он, Тимофей.

Плохо понимая, что делает, она швырнула на асфальт чемодан ибросилась к нему с коротким хриплым воплем.

Тимофей не сразу сообразил, что именно она собираетсясделать. А сообразив, раскинул руки, поймал ее, пошатнувшись, и прижал к себе,бормоча что-то вроде:

– Я рад… Катька, как я рад…

Кое-как они добрались до машины. Катерина держала его заруку, боясь отпустить. Это была родная, такая забытая, огромная ручища ссильными пальцами. Она прижимала ее к своему боку и, забегая вперед,заглядывала ему в лицо, и улыбалась, чувствуя близкие слезы.

Джип подмигнул всеми фарами, открываясь, и Катеринаспросила, заглядывая внутрь:

– А где ребята?

– Дома, – ответил Тимофей, распахивая дверь. Нужно было ещеоткрыть багажник, но у него тряслись руки. – Не мог же я ехать почти что насвидание с охраной!

– Тимыч, ты сумасшедший, – прошептала она таким счастливымшепотом, как будто он совершил бог знает какой беспримерный подвиг.

– Садись, – сказал он. – И поедем. Я за себя не отвечаю.

– Ты меня побьешь? – радостно уточнила она, взгромождаясь напереднее сиденье, всегдашнее Лешино место.

– Не надейся даже, – он позволил себе улыбнуться и захлопнулдверь.

Ну его к черту, этот багажник. На худой конец, чемодан и всалоне доедет!

* * *

С окружной он неожиданно свернул на какой-то проселок изаглушил мотор.

– Катя.

– Что?

– Что нам делать?

– Ты у меня спрашиваешь?

– У тебя.

– А что мы должны делать?

– Катька, прости меня. Я не знаю, как это объяснить. Ядумал, что умру прямо с телефоном в руках, когда позвонил Дудников и сказал…

– И я думала, что умру. Я знала, что ты мне не поверишь.

– Дело не в этом. Дело в том, что я просто… растерялся. Ясобирался в тот день сделать тебе предложение. И строил планы, как дурак. Идаже собирался сказать, что черт с ними, пусть будут дети…