— Ах ты, стерва! — взвизгнула Анька. — Ты чтож хочешь сказать, что мой мужик хуже твоего?

— Не хочу, — разулыбалась я. — Не имею возможностисравнить, так как по нравственным причинам (если вы такого слова не слышали,так я попозже растолкую), так вот, я всегда имею дело только с одним мужчиной.

— Да? — подбоченясь, поинтересоваласьАнька. — Ты, значит, порядочная, а я шлюха? Да я тебе сейчас глазавыцарапаю, дрянь ты эдакая.

— Не советую, как бы тебе после этого самой не начатьсмотреть в разные стороны.

Анька сделала шаг, я два — и мы дружно завизжали.

Через минуту в кухню влетели ополоумевшие мужики. Димка вкружевных трусах, надо полагать, в Анькиных, впопыхах натянутых задом наперед,Пашка вовсе без трусов, но зато в одной штанине, вторая волочилась сзади.

— Ё-мое, — сказал Димка и кинулся нас разнимать.

Анька двинула ему кулаком в нос под горячую руку, он взвыл ирассвирепел.

Пашка заржал, разглядев, во что оделся дружок, быстреньконатянул штаны и кинулся Димке на помощь.

— Щас башки поотшибаю! — рявкнул Востроглазый ивлепил Аньке затрещину.

Та охнула, заревела и плюхнулась на стул. Мерзавец Пашкаухватил меня за шиворот и отвесил пинка.

— Быстро по разным углам.

Анька ревела очень жалобно, и мужики ей сочувствовали, а язаревела от обиды.

— Вы чего, полоумные? — метался по кухне Пашка,пока Димка, красный, как рак, кинулся переодеваться. — Весь подъезд наноги подняли, дуры, мать вашу… Чего не поделили?

— Эта гадина сказала, что я общая, — проревелаАнька. — Что я с тобой сплю.

— Отродясь такого не было, — торжественно заявилПашка, приложив руку к груди. — Она-то дура, к тому же ревнивая, а ты чегов драку кинулась?

— Так ведь обидно, Паша, — промычала Анька.

— Она первая начала, — еще громче заревела я.

Пашка взглянул на меня и присвистнул:

— Мама моя…

А я испугалась:

— Что? — И метнулась к зеркалу. Под левым глазомкрасовался синяк. Тут я заревела по-настоящему. — Негодяйка… ах, какаянегодяйка! О господи, я сейчас умру…

Вернувшийся Димка кинулся к Аньке.

— Убить тебя, что ли?

— Да… убить… посмотри, как она меня разуделала. —Анька убрала от лица руки: мой маникюр не подвел. — Как я теперь на работупойду? Я что, шлюха какая, с расцарапанной физиономией ходить?.. Пашка, убирайсвою стерву отсюда, пока я ее не покалечила.

Димка ухватил за плечи Аньку, сдерживая ее боевой дух, а яповернулась к Пашке и рявкнула:

— Все ты, мерзавец! Развел гарем, бабник проклятый.

— Ты слышишь, что она болтает? — испугалась Анька,прижимаясь к возлюбленному, Пашка хотел что-то сказать, но я прорычала:

— Не смей меня перебивать! — и кое-что прибавила,буквально в пяти-шести предложениях. Анька осела на стул и открыла рот, Димкапопытался собрать глаза в пучок, плюнул и распустил их в разные стороны, Пашкажалобно икнул, а когда я закончила, заявил:

— Я все понял, честно. Шаг вправо, шаг влевоприравнивается к побегу со всеми вытекающими последствиями. Мне ведь когдаласково-то скажут, я сразу вникаю. Вот как сейчас.

— Шут гороховый и мерзавец, — отрезала я и пошла вкомнату: — Посмей еще раз ко мне подойти.

Анька немного поскулила и стала по телефону отпрашиваться сработы. Пашка оделся, с гнусной ухмылкой поглядывая на меня, потом встал вдверях и громко возвестил:

— Леди, сидеть тихо. Военные действия без сигнала незатевать, из своих комнат не выходить.

— Устроите свару, вернусь и обоим надаю по шеям, —присовокупил Димка.

— Обеим, — машинально поправила я.

— Шибко грамотная, да? — съязвил Востроглазый. Япрезрительно отвернулась. — В общем, я предупредил. Разбираться, кто тамчего начал, не буду, всыплю обоим или обеим, так что вы на свои задницы неделюне сядете.

— Точно, — кивнул Пашка, и они наконец-то удалились.

Я еще раз посмотрела на себя в зеркало, поплакала, убралапостель и прилегла поверх одеяла в полном отчаянии. Как коротать день, в ум нешло: ни книг, ни телевизора, чужая квартира, хозяйка чокнутая, да еще синяк подглазом. У меня никогда синяков не водилось, и вот пожалуйста. Стоило связатьсяс каким-то придурком…

Я вытерла слезы, шмыгнула носом и попыталась сосредоточитьсяна Пашкиных положительных качествах. Их было немного, но они перевешивали всеостальные. «Не зря мне нравились блондины, — кому-то пожаловаласья. — Пашка не блондин, и вот… Хотя он не брюнет и даже не шатен, и вообщекакой-то серо-буро-малиновый. Впрочем, с блондинами тоже одна морока, одиноказался жуликом, а второй и того хуже. Ну их, в самом деле!»

Дверь спальни приоткрылась, на пороге, скрестив на грудируки, стояла Анька. Она кашлянула и спросила:

— Ты знаешь, зачем они мента ищут? Что там засокровища?

— У Димки спроси, — не глядя на нее, ответила я.

— Скажет он, как же… любит голову морочить всякимисекретами.

— Мне Пашка говорить не велел. Грозился головуоторвать.

— Откуда он узнает? Я же болтать не стану… Чего в тоймашине было?

— Алмазы, — ответила я.

— Да ну… Честно?

Анька прошла и плюхнулась на кровать.

— Чего я тебе врать буду? — обиделась я. —Точно алмазы, сама слышала…

В последующие три часа мы выпили два чайника чая, полбутылкимартини, съели весь салат, попытались избавить меня от синяка, а Аньку отцарапин и успели стать закадычными подругами.

Вечером, когда Пашка с Димкой вернулись, мы сидели в ванне,брызгая мыльной пеной, сравнивали впечатления от проведенной ночи и достоинствамужчин. Вошедший в ванную Пашка, выкатил глаза, повращал ими немного, послечего стрелой вылетел вон, потому что мы визжали и брызгались.

— Дима, ты в бабах что-нибудь понимаешь? — ошалеловопросил он.

— А чего в них понимать? Дуры и есть дуры.