«Однажды, – сказала наша рассказчица, – когда яуверяла одну из моих подруг, что я, без сомнения, видела по части бичеванийвсе, что только можно было увидеть самого сильного (поскольку я сама секла и явидела, как секут людей колючими ветками и бычьими жилами), она мне сказала:«О, черт побери! Чтобы убедить тебя в том, что тебе еще очень далеко до того,чтобы сказать, будто ты видела все, что есть самого сильного в этомроле, – я хочу прислать тебе завтра одного из моих клиентов.»

Предупрежденная ею утром о часе визита и обряде, которыйследовало соблюсти по отношению к этому старому скупщику, которого звали, как япомню, господин де Гранкур, я приготовила все, что было нужно и стала ждать. Онприходит. После того, как нас запирают, я говорю ему: «месье, я в отчаянии оттой новости, которую должна вам сообщить; но вы пленник и не можете выйтиотсюда. Я в отчаянии от того, что Парламент остановил свой выбор на мне, чтобыарестовать вас, но он так решил, и его приказ у меня в кармане. Лицо, котороевас послало ко мне, подставило вам ловушку, так как знало, о ком шла речь; хотяоно, разумеется, могло бы избавить вас от этой сцены. Итак, вы знаете сутьдела; нельзя безнаказанно предаваться черным и ужасным преступлениям, которые высовершили, и почту за удачу, если вы отделаетесь так дешево.»

Он выслушал мою речь с величайшим вниманием; едва она былазакончена, с плачем бросился к моим ногам, умоляя пощадить его. «Я хорошознаю, – сказал он, – что я забыл о своем долге. Я сильно оскорбилБога и Правосудие; но так как именно вам, сударыня, поручено наказать меня, янастойчиво прошу вас пощадить меня.» – «Месье, – говорю я, – яисполню свой долг. Раздевайтесь и будьте послушным, это все, что я могу вамсказать.»

Гранкур повиновался, и через минуту он был голым, какладонь. Но великий Боже! Что за тело представил он на мое обозрение! Я могусравнить его только с узорчатой тафтой. Не было ни одного места на этом теле,покрытом пятнами, которое не носило бы рваного следа. Одновременно я поставилана огонь железный шомпол, снабженный острыми шипами, присланный мне утромвместе с указаниями. Это смертоносное оружие сделалось красным почти в тот жемомент, как Гранкур разделся. Я принимаюсь за него и начинаю хлестать прутом,сначала тихо, потом немного сильнее, а потом со сменой рук и безразлично – отзатылка и до пяток; в одно мгновение он у меня покрывается кровью. «Вызлодей, – говорила я ему, нанося удары, – негодяй, совершивший всевозможные преступления. Для вас нет ничего святого, а совсем недавно, говорят,вы отравили свою мать.» – «Это правда, мадам, – говорил он,мастурбируя, – я чудовище, я преступник; нет такой гнусности, которой яили ни сделал бы уже, или ни был бы готов сделать. Пустое, ваши ударыбесполезны; я никогда не исправлюсь, в преступлении для меня слишком многосладострастия; убей вы меня, я бы совершил его снова. Преступление – это моястихия, это моя жизнь, я в нем прожил всю жизнь и в нем хочу умереть.»

Оживляясь этими словами, я удваивала свои ругательства исвои удары. Между тем, «дьявол» срывается с его языка; это был сигнал; по этомуслову я удваиваю силу ударов и стараюсь бить его по самым чувствительнымместам. Он вскакивает, прыгает, ускользает от меня и бросается, извергая семя,в чан с теплой водой, приготовленной специально, чтобы отмыть его от этойкровавой операции. О! К этому времени я уступила своей подруге честь видетьбольше меня то, что касалось этого предмета; я думаю, вы могли честно сказать,что только нас двое в Париже видели такое: Гранкур никогда не изменялся и ужеболее двадцати лет приходил каждые три дня к этой женщине для исполненияподобной прихоти.

Через некоторое время эта же подруга послала меня к другомуразвратнику, желание которого, я думаю, покажется вам, по крайней мере, такимже странным. Сцена происходила в маленькое домике в Руле. Меня ввели вдостаточно темную комнату, где вижу человека, лежащего в кровати, и стоящийпосреди комнаты гроб. «Вы видите, – говорит мне наш распутник, –человека и смертном одре, который не захотел закрыть глаза без того, чтобы непочтить еще раз предмет моего культа. Я боготворю зады и хочу умереть, целуязад. Как только я закрою глаза, вы поместите меня в этот гроб, предварительнозавернув в саван, и заколотите гвоздями. Я рассчитываю умереть таким образом вразгар удовольствия, чтобы мне служил в смертный час самый предмет моейприхоти. Итак, – продолжал он слабым и прерывающимся голосом – поспешите,потому что настали мои последние минуты.» Я приближаюсь, поворачиваюсь,показываю ему свои ягодицы. «Ах! Прекрасная задница! – говорит он, –как же я рад, что уношу в могилу мысль о такой великолепной заднице!» И он ееощупывал, приоткрывал, целовал, как любой земной человек, который чувствуетсебя как нельзя лучше.

«Ах! – сказал он через минуту, оставляя свой труд ипереворачиваясь на другой бок, – я хорошо знал, что недолго будунаслаждаться этим удовольствием! Я испускаю дух, не забудьте том, о чем я васпопросил.» Говоря это, он испускает глубокий вздох, вытягивается и так хорошоиграет свою роль, что, черт бы меня побрал, если бы я ни сочла его мертвым. Яне потеряла головы: любопытствуя увидеть конец этой забавной церемонии, язавертываю его в саван. Он больше не шевелился; либо у него был секрет, чтобыказаться таким, либо мое воображение било так сильно поражено, но он былжесткий и холодный, как железный брус; один только его хобот подавал некоторыепризнаки жизни он был тверд, прижат к животу, и капли семени, казалось, самисобой выделялись из него. Как только он был завернут в простыню, я укладываю егов гроб. Оцепенение сделало его тяжелее быка. Лишь только он оказался там, япринимаюсь читать заупокойную молитву и, наконец, заколачиваю его. Наступилкритический момент: едва лишь он услышал удары молотка, как закричал, словнопомешанный: «Ах! Разрази меня гром, я извергаю! Спасайся, блудница, спасайся,потому что если я тебя поймаю, ты погибла!»

Меня охватывает страх, я бросаюсь на лестницу, где встречаюпроворного лакея, знавшего про безумства своего хозяина, который дал мне двалуидора и вбежал в комнату пациента, чтобы освободить из того состояния, вкоторое я его поместила.

«Вот так забавный вкус! – сказал Дюрсе. – Нухорошо! Кюрваль, ты сообразил, что к чему?» – «Разумеется, – говоритКюрваль, – этот тип был человеком, который хотел свыкнуться с идеей смертии не видел лучшего способа для этого, кроме как связать ее с либертианскойидеей. Совершенно очевидно, что этот человек умрет с задницей в руках.» – «Вчем нельзя сомневаться, – говорит Шамвиль, так в том, что это отъявленныйнегодяй; я его знаю, и у меня будет случай показать вам, как он обходится ссамыми святыми тайнами религии.» – «Должно быть, – говорит Герцог, –этот человек, который надо всем смеется и который хочет приучиться думать идействовать так же в свои последние минуты.» – «Что до меня, – добавилЕпископ, – я нахожу что-то очень привлекательное в этой страсти и, не будуот вас скрывать, от этого возбудился. Продолжай, Дюкло, продолжай, потому как ячувствую, что готов сделать какую-нибудь глупость, а я не хочу их сегодняделать.»

«Хорошо, – сказала милая девушка, – вот вам одинменее сложный случай: речь идет о человеке, который преследовал меня более пятилет подряд ради единственного удовольствия, чтобы ему зашивали дырку в заду. Онложился плашмя на кровать, а я садилась между его ног и, вооруженная иглой и влокоть длиной грубой вощеной ниткой, аккуратно зашивала ему весь анус поокружности: кожа в этом месте была у этого человека такой жесткой и так хорошоподходившей для работы иглой, что во время моей операции оттуда не вышло ниодной капли крики. 3 это время он сам мастурбировал и разгружался с последнимстежком. Рассеяв его опьянение, я быстро распускала срою работу, и на этом всебыло кончено.