Чтобы избежать новых атак Кюрваля, в комнаты девушек июношей положили спать старух-надсмотрщиц. Но в этом уже не было необходимости.Юлия, которая провела с ним ночь, выпустила его утром в общество в высшейстепени довольным.

Двадцать четвертый день

Чем шире картина разврата и бесчестья разворачивалась передглазами Аделаиды, тем с большим трудом она ее переносила и тем мучительнеевзывала к Богу, умоляя спасти ее и утешить во всех ее несчастьях. Она отдаваласебе отчет в том, что она – жертва. Никто лучше ее не понимал, что им всемугрожает и к чему приведут в конце концов жестокие рассказы, которые становилисьвсе более ужасными и зловещими. Ей хотелось разделить свои опасения со своейдорогой Софи, но она больше не решалась пробираться к ней ночью.

При первой возможности она летела к ней, чтобы обменятьсяхотя бы несколькими словами. Вот и в тот день, который мы описываем, она всталарано утром до того, как проснулся Епископ, с которым она спала по графику, ипрокралась в комнату девушек, чтобы увидеть Софи.

Дюрсе, который по причине своих обязанностей в этот месяцвставал так же рано, как и все остальные, нашел ее там и заявил ей, что несможет воздержаться от того, чтобы не рассказать обо всем, и что общество решиттак, как ему будет угодно. Аделаида заплакала (это было все ее оружие) иуступила; единственная милость, о которой она осмелилась попросить своего мужа,это по стараться, чтобы Софи, которая не могла быть виновной, не была наказана,так как это она сама явилась к ней, а не та пришла и ее комнату. Дюрсе сказал,что он расскажет все, как было, ничего не скрывая; никто не разжалобитсяслабее, чем наказывающий, весьма заинтересованный в наказании! Это был как разтот случай; не было ничего приятнее, чем наказывать Софи; с какой стати пощадилбы ее Дюрсе? Все собрались, и финансист дал отчет. Это был повторный проступок;Председатель вспомнил, что когда он был во дворце, его изобретательные собратьяутверждали: так как повторное преступление доказывает, что природа действует нчеловеке сильнее, чем воспитание и нравственные начала, и что, совершаяповторное преступление, человек сам признается в том, что он, так сказать, невладеет самим собой, то его надлежит на казать вдвойне; желая рассуждать так жепоследовательно, с таком же рассудительностью, что и его старые товарищи, онзаявил, что нужно наказать и Софи и ее подружку по всей строгости предписаний. Нопоскольку эти предписания требовали в таком случае смертной казни, и посколькуу всех было желание позабавиться еще некоторое время с этими девушками, преждечем доводить дело до приговора, они удовольствовались тем, что привели их,поставили на колени, зачитали им соответствующую статью устава и далипочувствовать, какой опасности те подверглись, отважившись на подобноеправонарушение. Сделав это, на них наложили тройное наказание против того,какое вынесли в прошлую субботу; их заставили поклясться, что больше этого неповториться, им пообещали, что если это случится вновь, против них будетприменена максимальная строгость, и еще их записали в роковую книгу. Послепосещения Дюрсе туда были внесены еще три имени: две девочки и один мальчик.Это был результат нового опыта маленьких желудочных расстройств; они быливесьма успешными, но иногда случалось так, что бедные дети, которые не моглибольше сдерживаться, попадали каждый раз в число наказываемых. Такая же историяпроисходила с Фанни и Эбе – среди султанш и с Гиацинтом – среди мальчиков: то,что находили в горшке, было в огромном количестве. Дюрсе это долгое времязабавляло. Никогда еще так часто не просили утренних разрешений, и все ругалиДюкло за то, что она выдала этот секрет. Несмотря на множество просимыхразрешений, их предоставили только Констанс и Геркулесу, двум второстепенныммужланам, Огюстин, Зельмире и матушке Ла Дегранж. На мгновение все развлеклись,затем если за стол.

«Ты видишь, – сказал Дюрсе Кюрвалю, – как ты былнеправ, когда позволил своей дочери получить религиозное образование, теперьневозможно заставить ее отказаться от этих глупостей: я тебе об этом говорил всвое время.» – «Ей богу, – сказал Кюрваль, – я думал, что знать их –лишний повод ненавидеть и что с возрастом она убедится в глупости этихбесчестных догм.» – «То, о чем ты говоришь, хорошо для людейрассудительных, – сказал Епископ, – но не следует этим обольщаться,когда имеешь дело с ребенком.» «Мы будем вынуждены обратиться к насильственнымсредствам, – сказал Герцог, хорошо знавший, что Аделаида его слушает.» –«За этим дело не станет, – сказал Дюрсе. – Даю заранее ей слово, чтоесли у нее нет другого адвоката, кроме меня, она будет плохо защищена.» – «О! Яэто знаю, месье, – сказала Аделаида, плача, – всем известны ваши чувствако мне.» – «Чувства? – переспросил Дюрсе. – Для начала предупреждаювас, моя любезная супруга, что я никогда их не испытывал ни к одной женщине и,разумеется, также мало к вам, моей жене, как и к любой другой. Я ненавижурелигию так же, как все, кто ее практикует, и предупреждаю нас, что отравнодушия, которое я испытываю по отношению к вам, я очень скоро перейду кнетерпимому отвращению, если вы продолжите чтить подлые и омерзительные химеры,бывшие всегда предметом моего презрения. Нужно совсем потерять разум, чтобыдопустить какого-то Бога, и быть совершенным идиотом, чтобы ему поклоняться.Заявляю вам, одним словом, перед вашим отцом и этими господами, что нет такойкрайности, к которой я не прибегну по отношению к вам, если я застану вас еще разза подобной ошибкой. Нужно было сделать вас монашкой, если вы так желалипочитать вашего ничтожного Бога; там бы вы его просили, сколько вздумается.»

«Ах! – жалобно вздохнула Аделаида, – монашенкой,великий Боже, монашенкой, да будет угодно небу, чтобы я ей стала!»

И Дюрсе, который находился в этот момент напротив ее,выведенный из терпения ее ответом, бросил в нее серебряную тарелку, котораяубила бы ее, если бы попала ей в голову, потому что удар был так силен, чтотарелка погнулась об стену. «Вы наглое создание, – сказал Кюрваль своейдочери, которая, чтобы увернутым от тарелки, бросилась между своим отцом иАнтиноем, – вы заслужили, чтобы я ударил вас сто раз ногой в живот. –И отбросил ее далеко от себя ударом кулака. – Идите на коленях просим,прощения у вашего мужа, – сказал он ей, – или мы сейчас же подвергнемвас самому жестокому из наказаний.

Она в слезах кинулась к ногам Дюрсе, но тот, сильно возбужденныйи за тысячу луидоров не желающий опустить такой случай, потребовал, чтобы былонемедленно совершено великое и примерное наказание, которое, однако, неповредило бы субботнему; и еще он просил, чтобы на этот раз не былопоследствий, чтобы дети были освобождены от кофе и чтобы все предприятиепроисходило в то время, когда вошло в обыкновение забавляться за приготовлениемпить кофе. Все с этим согласились; Аделаида и две старухи, Луизон и Фаншон,самые злые из четырех и внушающие наибольший страх женщинам, перешли в кофейнуюкомнату, где обстоятельства обязывают нас опустить занавес над тем, что тампроизошло. Что достоверно известно, это то, что наши четыре героя разгрузились,и что Аделаиде было позволено идти спать. Оставляем читателю сделать своивыводы и удовольствоваться, если ему будет угодно, тем, что мы немедленноперенесем его к рассказам Дюкло. После того, как все поместились возле своихсупруг, за исключением Герцога, который в этот вечер должен был получитьАделаиду и заменил ее Огюстин, Дюкло возобновила свою историю: