Дальний Восток представляет собой фактор, который до сих пор с трудом поддается оценке в контексте дипломатии 1939 г. Безусловно, ситуация там была как-то связана с ситуацией в Европе. Но в чем эта связь заключалась? Японцы находились в состоянии войны с Китаем; одновременно они посягали на иностранные интересы в регионе, в первую очередь на британские колонии. Очевидно, что британцы предпочли бы поскорее разобраться в Европе, чтобы отстаивать свои позиции в Китае, но трудно сказать, насколько серьезно эти соображения влияли на избранный ими политический курс. С другой стороны, немцы хотели добавить Британии проблем на Дальнем Востоке, а японцы хотели усугубить трудности Британии в Европе. В этом перетягивании каната между двумя странами-агрессорами победила Япония. Немцы пытались превратить Антикоминтерновский пакт в союз против всех остальных. Япония соглашалась объединять усилия только против России. Несомненно, японцы надеялись добиться уступок от Британии и без войны; не исключено, что их останавливала мысль об американском флоте. В первую очередь они сомневались, что за заключением общего союза последует война в Европе; скорее они ожидали нового Мюнхена за счет Польши, после чего Японии пришлось бы в одиночку противостоять Британии. Переговоры между Германией и Японией ни к чему не привели. Японцы добивались уступок от Британии, и та постоянно уступала. Конфликт на Дальнем Востоке откладывался, что повышало вероятность конфликта в Европе.

Сотрудничеству Германии и Японии мешало и другое обстоятельство, хотя ни одна из сторон не упоминала о нем в открытую. Японцам нужна была поддержка в их противостоянии с Советской Россией. Немцы, бывшие некогда знаменосцами антикоммунизма, теперь двигались в противоположном направлении. С того момента, как Польша стала непосредственным объектом враждебных устремлений Германии, Советская Россия автоматически превратилась для нее в потенциально нейтральное государство, а то и в вероятного союзника. Русские были важны не только для Германии: теперь с ними должны были считаться все европейские державы. Это было эпохальным событием. 1939 год стал годом начала Второй мировой войны. В долгосрочной перспективе даже более важным может показаться то, что в том году Советская Россия впервые с 1917 г. вошла в круг великих держав. После большевистской революции эта страна часто представляла собой «проблему»; международный коммунизм был фактором риска, во всяком случае потенциальным. Но великой державой Советскую Россию никто не считал. Когда Литвинов выступал с предложениями в Лиге Наций, он смотрелся как пришелец с другой планеты. Западные державы никогда всерьез не задумывались о сотрудничестве с Советской Россией, даже несмотря на существование Франко-советского пакта. В 1938 г. ни Германия, ни Франция с Британией не ожидали, что Советская Россия вмешается в Чехословацкий кризис. Россия казалась бесконечно далекой. Во многом это объяснялось пропастью в политических подходах и давней традицией фактического непризнания с обеих сторон, однако у этого отчуждения имелись и практические основания. Пока существовал «санитарный кордон», Советская Россия в самом деле была отрезана от Европы. Если она и могла как-то действовать на европейской арене, то только извне, по примеру Японии или США. Все изменилось, как только был поставлен вопрос о Польше. Европа очутилась у России на пороге. Хотела она того или нет, Россия снова стала европейской державой.

Какую роль станет играть Россия теперь, когда она вернулась в Европу – ну или когда Европа вернулась к ней? Все державы задавались этим вопросом: и британцы, и французы, и поляки, и немцы. Русские настойчиво задавали его самим себе. Поначалу невозможно было ни предвидеть ответ, ни даже сформулировать его возможные варианты. Почти все политические вопросы имеют давнюю предысторию. Государственные деятели могут опираться на предшествующий опыт и двигаться дальше по давно проложенным траекториям. Но в случае Советской России прецедентов было немного, да и те, что были, вели в неверном направлении – обратно ко временам изоляции и отчуждения. Определенное влияние эти обманчивые прецеденты оказали. Британцы не могли избавиться от привычки рассматривать Советскую Россию как второстепенную державу; русские все еще были склонны считать, будто могут повернуться к Европе спиной, как только захотят. У немцев тут было преимущество. У них имелся своего рода прецедент в виде Рапалльского договора и периода германо-советской дружбы. Однако времена изменились. В Рапалло две побежденные и настороженные державы договорились не соглашаться на то, чтобы остальные использовали их друг против друга. Это был малоподходящий пример для отношений между двумя теперь уже величайшими державами на Европейском континенте. И снова Гитлер был не прочь подождать, пока ход событий подскажет ему политический курс. Германия умерила свой антикоммунизм, заменив его антисемитизмом. Звучали намеки, будто немцы хотели бы расширить торговлю с Советской Россией или даже улучшить политические отношения с ней. С немецкой стороны не было сделано никаких попыток прояснить, что это могли быть за улучшения; русские проявляли еще бóльшую сдержанность. Инициатива оставалась за другими игроками.

Находившиеся на противоположном конце спектра французы четко сформулировали свои пожелания: между Советской Россией и западными державами должен быть заключен прямой военный союз. Французы не верили, что Гитлера можно умиротворить, а потому и не боялись, что союз с Советской Россией может его спровоцировать. Они считали, что Гитлера остановит только демонстрация силы, а такой союз поможет ее обеспечить. Если же такая демонстрация не достигнет цели и дело дойдет до войны, русская угроза снова отвлечет на себя силы Германии, как это уже было в 1914 г.; а если немцы нападут на Россию, французы спокойно отсидятся за линией Мажино. Франции не было дела до польских возражений; напротив, они лишь повышали ее мотивацию. Французские обязательства перед Польшей находились в тот момент на самом низком уровне. В ходе Чехословацкого кризиса отступничество Польши исключило всякую возможность восточного фронта, и теперь французы готовы были отплатить полякам за неблагодарность той же монетой. Гамелен был невысокого мнения о польской армии и склонен был, хоть и не без колебаний, ставить советскую армию несколько выше. Поэтому если Польша использует франко-советский альянс как повод разорвать свой собственный союз с Францией, это к лучшему, считали французы. В таком случае они избавились бы от пассива и приобрели бы актив. 10 апреля Бонне заявил советскому послу, что они должны определить условия военного сотрудничества двух стран, и добавил: «Затем мы решим, как поступить в случае отказа Румынии или Польши от этой помощи»{33}. Это решение было простым, но невозможным. Французы могли пренебречь союзом с Польшей, но не союзом с Великобританией, от которого полностью зависело их положение в мире. Англо-польский союз был катастрофой для Франции. Поскольку собственных сил для ведения войны на континенте у Британии не было, этим союзом она фактически гарантировала, что Франция не подведет поляков, как в свое время подвела чехов. Но французы именно так и хотели поступить. И когда им перекрыли путь отступления, единственное, что им оставалось, – втянуть Британию в союз с Советской Россией.

Не только Франция подталкивала британцев к этому союзу. Необходимость в нем стала очевидной любому компетентному британскому наблюдателю, как только Польше была выдана гарантия безопасности. 3 апреля Черчилль говорил об этом в палате общин:

Остановиться, предоставив гарантию Польше, значило бы остановиться на ничейной полосе под огнем с двух сторон и без прикрытия… Взявшись за создание большого альянса против агрессии, мы не можем позволить себе потерпеть неудачу. В случае неудачи мы окажемся в смертельной опасности… Самой страшной глупостью, за которую не выступает никто, было бы охлаждение и отказ от того сотрудничества, на которое Советская Россия сочтет необходимым пойти в собственных интересах{34}.

Ллойд Джордж высказывался еще решительней:

Если мы вступаем в конфликт без помощи Советской России, мы сами идем в ловушку. Это единственная страна, чье оружие может туда дотянуться… Если Россия еще не будет привлечена к делу по причине определенных чувств поляков, которые не желают присутствия там русских, мы должны объявить свои условия, и если поляки будут не готовы принять те единственные условия, на которых мы можем им помочь, ответственность будет лежать на них{35}.

Эти аргументы постоянно звучали со стороны парламентской