Гитлер хотел того же. Уничтожение Польши не входило в его первоначальные планы. Напротив, он хотел решить вопрос о Данциге, чтобы сохранить добрососедские отношения Германии и Польши. Было ли в таком случае польское упрямство единственным препятствием на пути Европы к миру? Ни в коем случае. Раньше вопрос о Данциге мог быть решен без каких-либо потрясений на международной арене. Теперь же город стал символом польской независимости, а после заключения англо-польского союза – и британской независимости тоже. Гитлер больше не хотел ограничиваться удовлетворением национальных амбиций немцев или чаяний жителей Данцига. Он стремился показать, что навязал свою волю британцам и полякам. Они же, со своей стороны, должны были ему помешать. Все участники стремились к урегулированию путем переговоров, но только после победы в войне нервов. Есть, конечно, и альтернативное объяснение. Возможно, некоторые – или даже все – участники сознательно шли к войне. Вряд ли кто-нибудь поверит в подобное в отношении Польши; немногие, даже в Германии, в наши дни верят, будто Британия планировала «окружить» Германию, чтобы вновь навязать ей версальскую «кабалу». Зато многие считают Гитлера новым Аттилой, который жаждал разрушения ради разрушения и потому рвался воевать, не задумываясь о политических аспектах. С такими догмами не поспоришь. Гитлер был совершенно необычной личностью, так что, может, они и правы. Но его политика вполне поддается рациональному объяснению, а на рациональных объяснениях стоит историческая наука. Уйти в иррациональность, безусловно, проще. Тогда вину в развязывании войны можно будет возложить на гитлеровский нигилизм, а не на ошибки и промахи европейских политиков – ошибки и промахи, которые разделяла с ними европейская общественность. Однако ход истории чаще определяется людскими ошибками, чем злодеяниями. Во всяком случае, эту альтернативную догму стоит развить хотя бы в качестве академического упражнения. Конечно, характер и привычки Гитлера сыграли свою роль. Ему легко давались угрозы, а на компромиссы он шел с трудом. Однако это вовсе не означает, что он предвидел то общеевропейское господство, которого, казалось, достиг к 1942 г. или к которому сознательно шел. Все политики стремятся выиграть. Размер выигрыша часто удивляет их самих[48].

Рациональные причины для целенаправленного стремления Германии к войне в 1939 г. отыскать можно. Одна из них экономическая; это еще одна догма, на этот раз примитивно марксистского типа. Считается, что восстановление промышленности поставило Германию перед кризисом перепроизводства. Столкнувшись с заградительными тарифами, введенными другими странами, она должна была либо завоевать себе новые рынки, либо треснуть по швам. Свидетельств в пользу этой догмы недостаточно. Проблема Германии заключалась в кредитной инфляции, а не в перепроизводстве, как и предупреждал Шахт, уходя в отставку в 1938 г. Германия выпускала слишком много государственных ценных бумаг, а производительных сил для их поглощения ей не хватало. Производство не захлебывалось в собственных излишках, оно выбивалось из сил. Когда война началась, Германия вовсе не использовала захваченные ею страны в качестве рынков сбыта, напротив, она безжалостно эксплуатировала их в интересах своей военной машины. К концу войны все страны – сателлиты Германии, за исключением Венгрии, имели в Берлине огромное положительное сальдо, то есть немцы много ввозили и мало вывозили. И даже в этих условиях производство вооружений в Германии сократилось в 1940 г., а потом снова в 1941-м; нагрузка на промышленность была слишком велика. Таким образом, этот экономический аргумент говорит не в пользу войны, а против нее[49]. Или в лучшем случае этот аргумент замыкается сам на себя: Германия нуждалась в военных трофеях исключительно ради того, чтобы успешнее воевать.

Вооружение Германии само по себе дает нам вторую причину, по которой Германия могла стремиться к войне. По уровню вооружений Германия опережала все другие державы, но ее лидерство постепенно должно было сойти на нет. Гитлер и сам использовал этот довод – но только летом 1939 г., когда уже решился начать войну; вряд ли стоит воспринимать эти его слова серьезнее его же заявления, что он хотел поскорее разобраться с войной, чтобы посвятить себя художественному творчеству. До этого он говорил, что перевес Германии достигнет максимума между 1943 и 1945 гг.; как и все подобные цифры, в действительности они означали «в этом году, или в следующем, или когда-нибудь». Немецкие генералы, профессионально лучше всех подготовленные, чтобы об этом судить, выступали решительно против войны в 1939 г. по практическим соображениям; и чем выше была их квалификация, тем тверже они стояли на своем. Гитлер не опровергал их доводов, он отвергал их как не относящиеся к делу. Он намеревался победить без войны или же войной настолько символической, что ее едва можно было бы отличить от дипломатии. Он не планировал большой войны; поэтому тот факт, что Германия не была к ней готова, не имел никакого значения. Гитлер сознательно отказался от «перевооружения вглубь», на котором настаивали его технические советники. Он не собирался готовиться к долгой войне с великими державами. Вместо этого он сосредоточил усилия на «перевооружении вширь», предполагавшем создание армии из передовых частей без резервов, пригодной только для молниеносного удара. Под гитлеровским руководством Германия была оснащена для победы в войне нервов – единственной войне, которую он понимал и любил; к завоеванию Европы страна не готовилась. С сугубо оборонительной точки зрения Великобритания и Франция уже были непобедимы. С течением времени их оборона стала бы надежнее, однако преимущество Германии в способности к нанесению молниеносного удара никуда бы не делось. С годами она ничего не потеряла бы, а дипломатическими усилиями могла бы многое выиграть. Рассматривая характер вооружения Германии, мы покидаем мистическую область психологии Гитлера и находим ответ в области фактов. И ответ этот очевиден. Состояние германских вооружений в 1939 г. – неопровержимое доказательство того, что Гитлер и не думал о всеобщей войне, а может, и вовсе не собирался воевать[50].

Остается рассмотреть еще одну, более глубокую причину, по которой Германия могла искать войны в 1939 г. Мировое равновесие складывалось не в пользу Германии не столько в плоскости вооружений, сколько в потенциале экономического развития. В экономическом отношении Германия опережала и Великобританию, и Францию – и немного их обеих, вместе взятых. Великобритания все еще сохраняла статус великой державы; Франция фактически скатилась к положению державы второго ряда. Равновесие неуклонно смещалось в сторону Германии. Но если принять во внимание весь остальной мир, картина окажется иной. США располагали бóльшими экономическими ресурсами, чем все три европейские державы в совокупности; с годами американское преимущество увеличивалось. Было бы логично, если бы Гитлер запланировал объединить Европу для противостояния «американской угрозе», но он об этом не думал. По какой-то неясной причине – возможно, в силу упрямого невежества уроженца отрезанной от моря Австрии – он никогда не воспринимал США всерьез ни в экономическом, ни в политическом отношении. Он полагал, что США, как и западные державы Европы, испорчены демократией, а высокоморальные увещевания Рузвельта только усиливали его презрение. Он и помыслить не мог, что эти увещевания могут воплотиться в материальную силу; он не понимал, что, объявив в декабре 1941 г. войну США, натравил на Германию грозного врага.

Экономический прогресс Советской России, напротив, не давал Гитлеру покоя. Темпы его действительно поражали. За десять лет – с 1929 по 1939 г., когда промышленное производство в Германии выросло на 27 %, а в Великобритании – на 17 %, в Советской России оно увеличилось на 400 %; и это было только начало. К 1938 г. Советская Россия уже занимала второе место среди индустриальных держав мира, уступая лишь США. Стране предстоял еще долгий путь: ее население пока не выбралось из нищеты, ее ресурсы использовались лишь в малой степени. Но у Германии оставалось не так много времени, если она не хотела, чтобы ее задвинули на второй план, и еще меньше – если она надеялась захватить Украину. И снова было бы логично, если бы Гитлер задумал полномасштабную войну против Советской России. Однако, несмотря на то что о такой войне он не раз говорил, он ее не планировал. Вооружение немецкой армии не было рассчитано на такую войну. Гитлеровское перевооружение вширь задумывалось как подкрепление в дипломатической войне нервов. И даже перевооружение вглубь, которого желали немецкие генералы, обеспечило бы Германии лишь возможность вести затяжную