Сергей закинул в рот жвачку и хмыкнул:

– Ты слепой, Заварзин! Девчонка на потолок готова лезть, лишь бы ты ее заметил.

Дима смущенно посмотрел на дыру под потолком. Телефон Сергея зазвонил.

– Слушаю, капитан Брындин… А вы кто?

Сергей смутился.

– Да, рядом. Секунду…

Сергей протянул телефон напарнику.

– Тебя. Отец.

Заварзин почувствовал, как его лицо загорелось. Он нехотя взял трубку.

– Да, – выдавил Дима.

– Вечером за тобой заеду, и мы поговорим. Это не обсуждается, – прозвучал строгий голос отца.

Дима сдался.

– До вечера…

Заварзин вернул телефон напарнику, сел на стремянку, задумался.

Брындин выждал некоторое время:

– Это не мое, конечно, дело…

– Вот именно, не твое, – огрызнулся Дима.

– Не перебивай старшего по званию! Я, так-то, тоже отец. И за дочку, бывает, переживаю так, что спать не могу ночами…

Сергей достал телефон и показал напарнику несколько фотографий. На снимках девочка с зелеными прядками каталась с Брындиным на карусели и выглядела счастливой.

– Я Дашке, вообще-то, не родной. С двух лет ее растил. Колготки ей стирал, костюм белки из пенопласта делал. Даже сраный фартук для трудов шить помогал! А ее родной папаша – дятел еще тот. Он ей на день рождения как-то раз банку оливок подарил. Оливок, блин! Я, знаешь, как стараюсь хорошим папой быть? Из кожи вон лезу. Только это сложно, понял? Дашка меня, конечно, любит, но и обижается иногда. Потому что она от меня другого ждет. Понимаешь?

– Не особенно, – пробурчал Дима.

Сергей оттянул воротник рубашки:

– Я же ей, кроме добра, ничего не желаю. Хочу, чтоб она здоровенькой была и человеком хорошим стала. А она хочет, чтобы я просто рядом был, когда ей плохо, и чтобы жить давал, как ей нравится. Вот и выходит, что как кошка с собакой иногда.

Дима открыл рот, чтобы возразить, но напарник ему не позволил:

– Так что хватит, Заварзин, во всем отца винить! Не надо его наказывать. Он хочет, чтобы у тебя жизнь сложилась – в его понимании, само собой. Вот и давит. Другой вопрос, что и ты ведь ждешь, что он изменится. Зато ему не все равно. Ты подумай как-нибудь на досуге, какой отец лучше. Который везде свой нос сует или который оливки на день рожденья дарит.

Дима не ответил. Кажется, он еще никогда не смотрел на отношения с отцом через призму оливок, и это показалось ему любопытным.

Дверь в кладовку открылась, и на пороге появилась Лопатина, покрытая паутиной.

– Ты откуда здесь взялась?

– По главной лестнице спустилась, со второго этажа.

Напарники переглянулись.

– Сверху?

Лопатина испугалась, что что-то напутала, и торопливо объяснила:

– Я всю вентиляцию до туннеля внимательно осмотрела, телефона нигде не было. Где-то на середине пути заметила развилку. Но и там ничего. Шахта закончилась на втором этаже, в процедурке. Я решила, лучше уж там выйду, чем обратно по трубе ползти.

Лопатина чихнула и убрала путину с волос.

– Там что, есть какой-то другой путь?

– Да, но только один. В остальных местах глухие решетки.

– Сколько мы ее ждали? – спросил Дима.

– Минут пятнадцать, не больше.

Дима по стремянке взобрался к шахте, но тут же спрыгнул вниз.

– Ну да! Как же я сразу не понял? Я знаю! Знаю, как доказать, что девчонка врет!

Дима просиял. Пазл наконец сложился.

17 дней 8 часов 15 минут с начала эксперимента

Мещерский снял пальто, зашторил окна и подпер дверь в палату Кирсановой стулом. Он осторожно сел напротив девушки, изо всех сил стараясь не передать ей свое волнение. Профессор вытянул вперед два пальца и стал медленно водить ими перед Катиным лицом.

– Я буду считать от одного до трех. Ты закроешь глаза и представишь, как заходишь в свою комнату, закрываешь дверь и ложишься в кровать.

Катя следила за пальцами, покорно следуя инструкциям. Мещерский щелкнул пальцами, и Катя закрыла глаза. Дыхание ее участилось.

– Раз. Ты заходишь в дом номер три, поднимаешься по лестнице. Здесь восемнадцать ступенек. Между этажами стоит скульптура всадника. Тебе хочется спать…

Профессор снова щелкнул пальцами. Катино дыхание выровнялось, напряженные плечи обмякли.

– Два. Твои босые ноги идут по мягкому зеленому ковру, в воздухе приятно пахнет булочками с корицей. Ты решаешь немного вздремнуть.

Щелчок. Катя слегка наклонила голову и улыбнулась. Глазные яблоки под веками забегали.

– Три. Часы на стене тикают, время двадцать три двадцать две… Ты заходишь в свою комнату, закрываешь дверь на замок и ложишься в постель, накрываешься мягким одеялом с головой и засыпаешь все крепче, и крепче, и крепче…

Катя полностью погрузилась в трансовое состояние. Дыхание замедлилось.

Мещерский произнес контрольные слова, подкрепляя щелчками пальцев:

– три… восемнадцать… всадник… зеленый… корица… двадцать три двадцать две…

Профессор оценил расстояние до девушки и отодвинул стул подальше от кровати. Из коридора больницы послышались голоса. Мещерский удостоверился, что его процедуре ничто не помешает, и продолжил. Он обратился к Кате более холодным и строгим тоном.

– Агата, я досчитаю до одного, и ты проснешься в своей постели, откроешь дверь и выйдешь поговорить со мной.

Мещерский трижды щелкнул пальцами и произнес:

– Три. Два. Один…

Агата резко открыла глаза. Увидев своего мучителя, бросилась на Мещерского, но ее сдержал наручник на правой руке. Девушка попыталась вырваться.

– Пусти, гандон штопаный! Заору… – прошипела Агата сиплым низким голосом, совершенно не похожим на Катин.

– Успокойся, это не я тебя здесь запер, – спокойно произнес Мещерский.

Он поднял руки в знак того, что ей ничего не угрожает. Агата с ненавистью и презрением взглянула на Профессора и плюнула в его сторону.

– Мудак! Ненавижу! Обманул! – шипела девушка.

– Как и ты меня.

Осознав, что руку освободить не удастся, Агата тут же изменила стратегию поведения. Забралась на кровать с ногами, села в позу лотоса и завертела головой. Гибкая, легкая, любопытная и злая, она продолжила осыпать Мещерского проклятьями.

– Вонючая ты морда, ты первый начал! Говорил, две недели, две, мол, и все потом! А сам этих тварей там собрал и еще хотел, чтоб я на них не кидалася?

Казалось, перед Мещерским сидит не взрослая девушка, а маргинальный подросток, выросший на улице.

Профессор не перебивал. Он знал, что нужно позволить ей выплеснуть всю ненависть и только после этого с ней можно будет поговорить.

– Ты, болезный… Решил, что я ничего не узнаю? А они меня, прикинь, сами выпустили! Дебилы… – Агата хрипло рассмеялась. – Не ожидала от тебя, дедуль… Нагнуть меня хотел. А не прокатило.

Настроение Агаты резко переменилось.

Она зевнула и принялась изучать собственные коленки. Кажется, там появились свежие царапины.

Профессор посчитал это подходящим моментом.

– Ты ведь понимаешь, что натворила, верно? Теперь Катю обвинят в убийстве. И вас обеих отправят в психиатрическую клинику. Катю накачают таблетками, и тебя не станет. Это конец, ты это осознаешь?

Агате вдруг стало тяжело усидеть на месте. Она то поднималась, то присаживалась снова. Эти ужасные шторы на окнах сводили ее с ума.

– Ниче, это не конец. Чего конец-то, задолбал… – проговорила она, пытаясь дотянуться до шторы. – Пусть докажут… Никто ничего не знает! Оу!

Агата заметила на тумбочке пакет