– Я не наркоманка. Я даже не употребляю.

– Речь не обязательно про наркотики. Или про секс.

Господи боже мой, подумала я, вот только не надо про секс. Доктор Джилл был такой основательный, такой жирный, такой откровенно увядающий. Невозможно вообразить, что мои знакомые парни, даже самые накачанные, которые любят красоваться своими едва заметными мускулами, со временем превратятся вот в такое.

– Ханна, ваша подруга Лэйси когда-нибудь пыталась вовлечь вас в какие-либо… ритуалы?

– Ритуалы?

– Действия, показавшиеся вам странными? Возможно, с участием животных. Или… – он понизил голос до непристойного шепота, – …детей?

И тогда я ощутила его – то искушение, которому она уступила. Сузить глаза, сделать голос холодным, как у Лэйси, и сказать: ну, было время, когда мы приносили в жертву козлов и заставляли детей пить их кровь… Это считается странным? Сунуть его мордой в собственные похотливые желания и наблюдать, как он будет жрать.

Никки учила лучше: чем больше им поддашься, тем больше они выиграют.

– Ничего такого, – сказала я. Вежливая, сдержанная, послушная Ханна Декстер. Заслуживающая не больше внимания, чем миска с овсянкой. – Можно вернуться в класс?

* * *

– Ханна, ты с ней говорила? – В вопросе слышалось материнское беспокойство, но вместе с тем и осуждение. Снова я упала в маминых глазах.

Я пожала плечами.

– Ты не думаешь, что, может быть, стоит? Не знаю, что между вами произошло…

– Вот тебе и первая зацепка.

Обычно этого хватало, чтобы вывести ее из себя, вынудить к спору о моем высокомерии и спастись бегством в свою комнату. Но не на этот раз.

– Все же она твоя подруга. Тебе не кажется, что ты обязана проявить немного чуткости?

– Охренеть, – произнесла я себе под нос, но достаточно громко, чтобы она услышала.

– Что?

Теперь я проговорила четко и громко:

– О-хре-неть.

– Ханна! Следи за языком.

– Просто прелесть: когда я в ней нуждалась, Лэйси считалась чуть ли не дьяволом. А теперь, когда она в буквальном смысле поклоняется дьяволу, ты вдруг решила, что в нашей размолвке виновата я. Или мое невнимание. Что я ни сделаю, всё плохо. По определению. Я угадала?

– С чего ты так решила?

Я фыркнула.

– Я не говорю, что тут есть чья-то вина, Ханна. И меньше всего твоя. Просто я беспокоюсь о твоей подруге.

Мама застала меня внизу, на кушетке перед телевизором, который я в те дни смотрела, только когда отца не было и не предвиделось дома. И, разумеется, мать загородила мне экран. Я отвернулась и стала смотреть на снимок в рамке из «Сирс», висевший на стене, – самый показательных из моих фотопортретов, что были в доме, если, конечно, толстый карапуз вообще имел что-то общее с той хмурой грубиянкой, в которую я превратилась. Должно быть, мама изредка задумывалась, уж не подменили ли меня тайком эльфы, забрав бойкую девчушку, обожавшую балетные пачки и башни «Лего», которые на ночь разбирали, и оставив взамен злобную вредину. Я ненавидела эту фотографию, ненавидела эту девочку, потому что понимала, насколько легче было любить пухленькое ласковое создание. Неужели родители не желали вернуть ее? Неужели не сетовали на биологический долг, теперь вынуждавший их терпеть меня? Родители остались точно такими же, как были, а я почему-то разлюбила их, и с каждым днем становилось все яснее, что они разлюбили друг друга. Сколько же во мне самонадеянности, если я воображаю, что они все еще любят меня? Насколько я знала, любая семья представляла собой «потемкинскую деревню», и притворялись мы только потому, что думали, будто в других семьях любят по-настоящему.

– У Лэйси все хорошо, – возразила я. – Не надо о ней беспокоиться.

– Вот уж неправда. Может, мне стоит позвонить ее матери…

– Нет!

– Ну, если ты с ней не поговоришь…

– Она поклоняется дьяволу, мама. – Я пыталась вспомнить, когда в последний раз произносила слово «мама», потому что нуждалась в нем, потому что оно означало безопасность, дом и любовь. И не вспомнила. – Она сатанистка. Любая другая мать в этом городе попробовала бы изгнать из меня бесов, так, на всякий случай.

– Тебе повезло, что я не любая другая мать.

– Ага, можно сказать, выиграла в лотерею.

– Надеюсь, на самом деле ты не такая, Ханна. Хорошо, ты разыграла сейчас для меня целое представление. Я все понимаю. Но надеюсь, что ты не такая.

В ее голосе не было злости, и почему-то мне стало еще хуже, когда она наконец исполнила мое желание и оставила меня в покое.

Лэйси. Что-то на пути[58]

Чему я научилась у Курта: иногда даже на пользу, если люди думают о тебе плохо. Становишься сильнее. Когда соседи Курта забеспокоились, что живут рядом с дьяволом, Курт сунул в петлю куклу вуду и вывесил на окно, чтобы они видели.

Я не такой, как ты думаешь, всегда говорил Курт. Я хуже.

Я делала все не так, теперь я понимаю. Ты была моим зеркалом, а мне нужно было увидеть себя саму, увидеть твою Лэйси и вспомнить. Я забыла, что ты не настолько сильная, чтобы в тебе нуждались.

Я не стану рассказывать, что делала в ту первую ночь, когда отпустила тебя в твой счастливый дом; какой пустой показалась мне машина на пути домой и как я выключила музыку и терпеливо сносила тишину, которую ты оставила после себя, чтобы ночь, если я как следует прислушаюсь, подсказала мне, что делать.

* * *

Я больше не могла нормально спать. Они являлись за мной в ночи, даже когда я пряталась под одеялом и пыталась бодрствовать. Кольцо сомкнутых рук вращалось вокруг постели, они пели о своей любви к Иисусу, а когда цепь разрывалась, они устремлялись за мной, их пальцы походили на пауков, крадущихся по голой коже. Во сне я всегда была голой. И никогда не отбивалась. Я старалась окоченеть, как труп, и лежать мертвым грузом. Они славили Христа, а я пела про себя: «Легче пуха, тверже дуба, легче пуха, тверже дуба, легче пуха, тверже дуба»[59] – магическое заклинание из того времени, когда все мы были маленькими язычниками и вызывали духов.

Они уносили меня в ночь, в лес. По темной тропе в чащу, где обитают злые чудища. Они вырывали мое бьющееся сердце липкими от крови челюстями и закапывали меня в сырую землю. Они знали мое тайное «я»: чучело Лэйси из прутьев, грязи и коры; Лэйси – порождение леса, которая однажды вернется в родную стихию.

* * *

Да пошла ты