благодарна, что она полностью на стороне моего сына. Нико выглядел так, словно его захлестнули волны воспоминаний; взгляд бегал по сцене, как будто каждая нота, каждый жест возвращали его назад во времени. Опера совершенно точно должна была напомнить ему о первой жене, о сотнях вечеров, когда музыка просачивалась в сад, наполняя окрестности волнующими нотами порушенной любви, разбитых надежд и преждевременных смертей.

Хорошо бы Нико так и не узнал, что́ сделала Кейтлин.

Что сделал Массимо.

Я не могла дождаться окончания оперы. И была не одинока: более половины нашей компании на финальных аккордах продемонстрировали куда большее оживление, чем на протяжении всего спектакля. Но Мэгги искрилась восторгом, пока мы шли обратно к машине, а я старалась заглушить чувство, что меня предали.

– Боже мой, это было потрясающе! – восхищалась она. – Не стану врать, поначалу опера показалась мне до смерти скучной. Но ты был прав, Массимо: актеры играют так, что сразу смекаешь, что там за история, хоть языка и не понимаешь. И костюм у главной героини просто невероятный. Интересно, какие там камушки, раз они так сверкают. А музыка, кстати, показалась мне немного знакомой, хотя бог знает с чего, я же никогда не слушала оперу.

И снова вопросы, наблюдения и соображения, как у записной зубрилы. И Массимо, уж конечно, не упустил возможность развернуть павлиний хвост: ну как же, главный носитель знаний, учитель, терпеливый толкователь. Мне хотелось встряхнуть Мэгги, сказать ей, чтобы не поддавалась, не покупалась на показной лоск, на этот слой «культурки», настолько тонкий, что малейшее раздражение, препятствие или возражение стирают его, обнажая отвратительное себялюбие и мстительность.

Когда мы подошли к машинам, Анна отмахнулась от детей:

– Нико, Берил, Мэгги, вы поедете со мной. Я больше не могу выносить их визг.

Сэм с Франческой забрались в машину дяди, и мой сын потребовал, чтобы Массимо опустил крышу:

– Помчимся, как Джеймс Бонд!

Сандро втиснулся рядом с ними, бледный и вялый, словно ему давным-давно пора было спать.

Массимо всегда водил лихо, резко нажимая то на газ, то на тормоз, но в этот вечер, переполненный тестостероном, он превзошел самого себя, сперва разогнавшись по окраинам, а потом, уже за городом, вписываясь в такие виражи, что машина едва не вставала на два колеса. Да еще и Сэм с Франческой его подначивали. В боковом зеркале с моей стороны то и дело мелькало лицо Сандро с распахнутыми в ужасе глазами, а волосы мальчика развевались во все стороны, как у спятившей марионетки.

В конце концов я не выдержала:

– Сбавь скорость! Не гони!

– Кто смеет считать мою жену жалкой трусихой? – крикнул Массимо, не оборачиваясь. Сэм требовал ехать еще быстрее, и Франческа поддакивала, хотя, по-моему, в ее голосе уже слышалась нотка страха. Но Массимо всегда твердил ей, какая она смелая, «крепкая, как старые ботинки, и решительная, как мать», а потом обычно уточнял: «В отличие от моего сына, непревзойденного слабака», так что из племянницы союзника не вышло бы.

Я вспомнила, как ездила моя мать: строго соблюдая скоростные ограничения, чуть склонившись вперед через руль к ветровому стеклу; идеальный пример водителя, всегда действующего по принципу «посмотри в зеркало, включи поворотник, потом крути руль».

И все же, когда грузовик вылетел на встречную полосу дороги с двусторонним движением, у мамы не было ни единого шанса. Массимо же нарушал все мыслимые правила, сверх меры превышал скорость, да еще бравировал, что, если мы врежемся, нас выкинет из машины и размажет по обочине, как яйца всмятку. Я умоляла:

– Хватит! Хватит! – Но Массимо только сильнее жал на газ, хохоча, когда шины визжали на поворотах.

Я вцепилась одной рукой в дверцу, а другую просунула между сиденьями, ища ладошку Сандро. Он ухватил меня за пальцы, и мы объединились в безмолвном ужасе.

Когда мы добрались до замка, футболка у меня под мышками была мокрой, а живот скручивали спазмы. Машины Анны, конечно же, еще не было. Со всей быстротой, на которую были способны дрожащие ноги, я подхватила заплаканного Сандро и взбежала по каменной лестнице. Уложив сына в кровать, я убрала волосы ему со лба и вновь предалась мечтам о нашей жизни в маленькой квартирке, где ему больше никогда не будет страшно.

Где больше никогда не будет страшно мне.

Потом быстренько прыгнула в постель, надеясь, что удастся притвориться спящей. Массимо, добираясь до спальни, очевидно, выпил еще пару рюмок. Снаружи в коридоре, полный дружелюбия, он перед Берил строил из себя крутого добряка:

– Если вам что-нибудь понадобится, что угодно, только свистните! – А потом хлопал по ладони Сэма: – Мой отважный маленький второй пилот.

Но едва оказавшись внутри, где толстые средневековые стены заглушали громовые раскаты его гнева, муж зашагал по спальне, пиная ножки кровати с балдахином.

– Ты выставила меня сегодня полным придурком. Значит, я не заслуживаю публичного одобрения жены за подвиги на сексуальном фронте? Бьюсь об заклад, они теперь думают, что у меня вообще не стоит. Господи, как же мне не повезло с женами! Одна, тупая корова, совсем не хотела детей, а другая родила дристуна с заячьей душой, а теперь не может снова забеременеть.

Если нарисовать сценарий наших отпусков, уверена, у Массимо он окажется одинаковым из года в год. Сначала понервничать из-за перерыва в работе. Потом громко повозмущаться, как надоело в очередной отпуск «торчать со всеми» круглые сутки изо дня в день. Ощетиниться на тех ближних, кто осмеливается иметь собственные потребности, желания и мнения, которые не вписываются в его шаблон идеального мира. В очередной раз пропесочить Сандро, которого муж считал жалким/бесхарактерным/плаксивым. Во всеуслышание заявить о разочаровании, что Сандро не такой «напористый и отчаянный, как Франческа». Поскандалить по глупейшему поводу. Извиниться, затихнуть на несколько дней. И наконец, заключительный взрыв, после чего следуют сплошное обаяние и уверения на обратном пути, что этот отпуск – один из лучших в жизни.

Я замерла в постели, готовая вскочить или оттолкнуть мужа, если потребуется. Разговоры с Массимо напоминали задание из викторины, когда в наушниках играет одна песня, а игрок пытается петь совсем другую.

Результат тот же – мешанина смыслов, – но без надежды на приз в конце. Я призвала на помощь всю свою храбрость.

– О сексе и речи не было. И я никогда ни с кем не обсуждала нашу сексуальную жизнь. Это ты решил во всеуслышание заявить, что у нас больше не может быть детей.

Я слишком поздно поняла, что совершила ошибку. Одну из многих. Осмелилась швырнуть в пространство обвинительное «Это ты…».

– Ты заставила меня почувствовать себя вот такусеньким, – рявкнул Массимо, сложив большой и