— Джими? — прошептал я.

Поначалу он ничего не сказал, но его окружал какой-то холод,и дело было вовсе не в холодильнике со всем его содержимым — горошком,морковной смесью и натуральными бифштексами.

— Джими… Я думал, ты умер, чувак, — сказал я ему. Я ужебольше пятнадцати лет не называл никого "чувак". — Я был полностью,абсолютно уверен, что ты умер.

Он шмыгнул носом и откашлялся, причем его взгляд осталсятаким же затравленным.

— Привет, Чарли, — произнес он. Голос его звучал хрипло,глухо и удолбанно, точно так же, как в тот вечер, когда я его видел в последнийраз, 17 сентября 1970 года.

Я был настолько напуган, что едва мог говорить, но в то жевремя Джими выглядел настолько таким же, что я странным образом успокоился —словно шел все еще 1970 год, а прошедших двадцати лет как не было. Сейчас я могповерить, что Джон Леннон еще жив, что Гарольд Вильсон по- прежнемупремьер-министр, и повсюду царят вечные мир и любовь.

— Пытаюсь вернуться на флэт, чувак, — сказал мне Джими.

— Что? Какой флэт?

— На флэт Моники, чувак, в Лэнсдоун-Крисент. Я пытаюсь тудавернуться.

— А за каким чертом тебе туда надо? Моника там больше неживет. Насколько я знаю по крайней мере.

Джими потер лицо, и казалось, будто пепел сыплется между егопальцев. Он выглядел сбитым с толку, испуганным, словно не мог собраться смыслями. Но мне частенько приходилось видеть его обкуренным до умопомрачения,когда он нес дикую тарабарщину, всё про какую-то планету или еще что-то, гдевсё идеально, — божественную планету Высшего Разума.

— Где же ты был, черт бы тебя побрал? — спросил я. —Послушай, Далей на улице ждет. Помнишь Далей? Пойдем бухнем.

— Я должен попасть на этот флэт, старик, — настаивал Джими.

— Зачем?

Он посмотрел на меня, как на крэзанутого.

— Зачем? Дерьмо! Делать мне просто не хрена, вот зачем.

Я не знал, что делать. Вот он, Джими, в трех футах от меня,настоящий, говорящий, хотя Джими уже двадцать лет как умер. Я так и не виделтело, не был на его похоронах, потому что не было денег на проезд, но почему жетогда пресса и родственники говорили, что он умер, если он жив?

Моника нашла его в постели, остывшего, с побагровевшими отудушья губами. Врачи больницы Св. Марии подтвердили, что привезли его ужемертвым. Он задохнулся, захлебнувшись собственной блевотиной. Он должен бытьмертвым. Тем не менее вот он, как в добрые старые психоделические времена —"Пурпурная дымка", "Дитя Вуду" и "У тебя естьопыт?".

Звякнул колокольчик на входе. Это Далей меня ищет.

— Чарли! — окликнула она. — Пойдем, Чарли, ужас, как выпитьхочется.

— Может, пойдешь с нами, выпьем? — спросил я у Джими. —Может, придумаем, как тебе попасть обратно в квартиру. Может, найдем тамошнегоагента по недвижимости и поговорим с ним. Наверное, Кортни знает. Кортни знаетвсех.

— Я не могу пойти с тобой, чувак, никак, — уклончиво ответилДжими.

— А почему? Мы встречаемся с Дереком и прочими в"Бычьей голове". Они были бы рады тебя увидеть. Слушай, а ты читал,что Митч продал твою гитару?

— Гитару? — переспросил он, словно не мог меня понять.

— Твой Страт, на котором ты в Вудстоке играл. Он получил занего кусков где-то сто восемьдесят.

Джими издал глухой шмыгающий звук.

— Надо попасть на тот флэт, чувак, вот и всё.

— Но сначала давай бухнем.

— Нет, чувак, не получится. Я не должен никого видеть. Дажетебя.

— Что же ты тогда собираешься делать? — спросил я. — Где тыоформился?

— Нигде не оформился, чувак.

— Можешь у меня прописаться. У меня теперь дом наКлэрендон-роуд.

Джими покачал головой. Он даже не слушал.

— Я должен попасть на тот флэт, вот и всё. Без вариантов.

— Чарли! — возмутилась Далей. — Какого черта ты тут делаешь?

Я ощутил холодный пыльный сквозняк и повернулся; пестраяпластиковая занавеска Пателей колыхалась, но Джими исчез. Я отдернул занавескуи крикнул: "Джими!" Но в заставленной креслами гостиной Пателей небыло никого, кроме смуглого голозадого ребенка с сопливым носом и бабушкипреклонного возраста в ядовито-зеленом сари, которая смотрела на меня тяжелымвзглядом. Над выложенным коричневой плиткой камином висела ярко раскрашеннаяфотография семьи Бхутто. Извинившись, я ретировался.

— Что с тобой случилось? Я уже черт знает сколько жду наулице, — сказала Далей.

— Я видел Джими, — сообщил я.

— Какого Джими? — резко спросила она. Она была травленойблондинкой, хорошенькой и вульгарной — и всегда нетерпеливой. Поэтому, должнобыть, она мне так нравилась.

— Хендрикса. Джими Хендрикса. Он был здесь, только что.

Перестав жевать резинку, Далей уставилась на меня, открыврот.

— Джими Хендрикса? В каком смысле Джими Хендрикса?

— Я видел его, он был здесь.

— Ты чего несешь? Ты че, с дуба рухнул?

— Далей, он был здесь, Богом клянусь. Я только что с нимразговаривал. Он сказал, что ему нужно попасть на старый флэт Моники. Помнишь,тот флэт, где он…

— Совершенно вер-рно, — изобразила меня Далей. — Флэт, гдеон умер.

— Он был здесь, поверь. Он был так близко, что я мог к немупритронуться.

— Ты съехал, — объявила Далей. — Как бы там ни было, большеждать не буду. Пойду в "Бычью голову" и выпью.

— Послушай, подожди, — сказал я. — Давай-ка заглянем на флэтМоники и посмотрим, кто там сейчас живет. Может, они знают, что происходит.

— Да не хочу я, — возразила Далей. — Ты прям — козел. Онумер, Чарли. Он уже двадцать лет, как умер.

Но в конце концов мы добрались до флэта и позвонили в дверь.Мы увидели, как шевелятся грязные тюлевые занавески, но прошло немало времени,пока мы не услышали, как кто-то приближается к двери. Холодный угрюмый ветергулял между домов. Ограда была забита газетами и пустыми целлофановымипакетами, а деревья были низкорослыми и голыми.

— Сомневаюсь, что здесь кто-то ваще знает, что здеськогда-то жил Джими Хендрикс, — фыркнула Далей.