В Литлхэмптоне в середине зимы было ветрено и уныло. Паркаттракционов был закрыт, пляжные домики закрыты, а индейские каноэ, связанныевместе, болтались посреди лодочного пруда, чтобы до них никто не добрался.Желтовато- коричневый песок кружился по дорожке, а среди кустиков прибрежнойтравы носились старые конфетные фантики.

Я несколько часов бродил по центру города в поисках ДжонаДраммонда, но в тот первый вечер я не увидел там никого от трех до шестидесятипяти лет. Начинался дождь — холодный, затяжной дождь, — и я позвонил в дверьодной краснокирпичной виллы эдвардианского стиля неподалеку от моря и снял себекомнату на ночь.

Заведение было не из лучших, но зато теплым. А еще была рыбас жареной картошкой на ужин, который я разделил с двумя коммивояжерами,матерью-одиночкой и ее сопливым вертлявым мальчишкой в засаленных штанах, атакже с отставным полковником, у которого были щетинистые усы, пиджак скожаными заплатками на рукавах и привычка откашливаться со звуком, напоминавшимартиллерийскую канонаду.

Барабан не гремел, поп его не отпел — просто тело на валотнесли мы.

Утром дождь еще шел, но я все равно побрел посеребристо-серым улицам в поисках Джона Драммонда. Наткнулся я на негосовершенно случайно, в пивнухе на углу Ривер-роуд, где он сидел в каком-тозакутке с нетронутой кружкой пива и опустошенным наполовину пакетикомхрустящего картофеля. Он непрерывно курил, глядя в пустоту.

Он очень похудел по сравнению с тем временем, когда я еговидел в последний раз, и его седеющие волосы были сильно спутаны. Он немногонапоминал постаревшего Пита Тауншенда. На нем были черные штаны в обтяжку иогромная черная кожаная куртка с неимоверным количеством молний и висюлек. Налацкане у него был значок с тремя парами бегущих ног и надписью "Тур бегунов1986".

Я поставил свое пиво рядом с его стаканом и придвинул стул.Он даже не взглянул на меня.

— Джон? — окликнул я не слишком уверенно.

Он скользнул по мне взглядом и прищурился.

— Джон, я — Чарли. Чарли Гуд. Ты меня помнишь?

— Чарли Гуд? — тупо переспросил он. Потом очень медленно,словно узнавание проникало в его сознание, словно камешек, опускающийся впатоку, он заговорил:

— Ча-а-арли Гуд! Реально! Чарли Гуд! Как твое ничего, чувак?Я же тебя не видел с… А когда я тебя в последний раз видел?

— На острове Уайт.

— Точно. Остров Уайт. Мать твою.

Я отпил немного пива и отер губы тыльной стороной ладони.

— Я тебя со вчерашнего дня ищу, — сообщил я ему.

Он затянулся окурком сигареты, потом ее потушил. Он

ничего не ответил, даже казалось, будто он меня не слышит.

— Даже сам не знаю, зачем, — сказал я, стараясь, чтобы голосзвучал как можно небрежней. — Штука в том, что Джими меня попросил.

— Джими тебя попросил?

— Глупо звучит, верно? — произнес я, деланно улыбаясь. — Ноя с ним встретился в Ноттингем-Хилл. Он еще жив.

Джон достал еще одну сигарету и прикурил от дешевойпластмассовой зажигалки. Теперь он не сводил с меня глаз.

Я сказал уже серьезнее:

— Он пытался попасть в старую обитель Моники. Он не сказалзачем. Дело в том, что он узнал, что ты там жил ка- кое-то время, после тогокак он… в общем, когда его там не стало. Он сказал, чтобы я тебя нашел. Сказал,что это крайне важно. Не спрашивай меня почему.

Джон выдохнул дым.

— Ты видел Джими, и Джими сказал, чтобы ты меня нашел?

— Именно так. Я понимаю, это выглядит глупо.

— Нет, Чарли. Это не выглядит глупо.

Я подождал, пока он еще что-нибудь скажет — объяснит, чтопроисходит, — но он не хотел или не мог. Он сидел, курил, потягивал пиво ииногда приговаривал: "Джими тебя попросил, о мать твою". Или напевалкусок из какой-нибудь старой песни Джими.

В конце концов он осушил стакан, поднялся и сказал:

— Пойдем, Чарли. Тебе лучше увидеть, в чем тут дело.

Джон, сутулый, с тощими ногами, повел меня по дождю.

Мы перешли Ривер-роуд и вошли в Арун-тирейс, где длиннойвереницей стояли небольшие викторианские коттеджи с шиферными крышами ивыложенными майоликой крылечками. От кустов воняло кошачьей мочой, а в веткахболтались мокрые пачки из-под сигарет. Джон толкнул калитку дома 17 подназванием "Каледонский" и открыл дверь своим ключом. В доме былосумрачно и полно всяких фенечек: миниатюрный корабельный штурвал с заделанным внего барометром, гипсовый бюст седого араба с соколом на плече, огромнаяуродливая ваза, заполненная выкрашенной в розовый цвет пампасной травой.

— Моя комната наверху, — сказал он и начал первымподниматься по лестнице с невероятно крутыми ступеньками, покрытыми ветхойкрасной дорожкой. Мы добрались до площадки, и он открыл дверь небольшой жилойкомнаты — простой, холодной британской спальни с вышитым покрывалом на кровати,полированным шкафом и плиткой. Единственным признаком того, что это жильеодного из лучших рок-гитаристов после Эрика Клэптона, был блестящий черный"Фендер Страт" с отпечатками пальцев по всей поверхности.

Джон выдвинул убогое плетеное кресло с продавленнымсиденьем.

— Чувствуй себя как дома, — сказал он мне, а сам уселся накрай кровати и снова достал свои сигареты.

Я боязливо присел, чувствуя себя так, словно сижу на дневысохшего колодца. Я наблюдал, как он снова прикуривает и нервно затягивается.Он выглядел все более возбужденным, и я не мог понять почему.

Но через некоторое время он заговорил низким, безжизненнымголосом.

— Джими всегда вспоминал о том времени, когда онгастролировал с "Флеймс", — за много лет до того, как он прославилсяи все такое прочее, сразу после увольнения из десантных войск. Они выступали вкаком-то Богом забытом городишке в Джорджии, и Джими связался с той птичкой.Никогда не забуду, что он про нее сказал: "Сексуальная до мозгакостей". Короче говоря, он все ночи проводил с ней, даже если приходилосьопаздывать на гастрольный автобус, даже несмотря на то что эта птичка былазамужем и все время твердила ему, что муж ее прибьет, когда она придет домой.

Он сказал ей, что хочет быть знаменитым, а она ему —конечно, ты можешь прославиться. Как-то часа в четыре утра она отвела его кодной старой колдунье, и та колдунья дала ему вуду. Она сказала ему, что покаон кормит того вуду, с ним все будет хорошо, он прославится на весь мир и всеего желания будут исполняться. Но в тот день, когда он перестанет кормить этоговуду, вуду заберет всё обратно, и он станет дерьмом и больше ничем, простодерьмом.