Наконец дверь приоткрылась примерно на дюйм, и появилосьбледное женское лицо.

— Чего вам?

— Послушайте, — заговорил я. — Прошу прощения забеспокойство, но у меня есть один знакомый, который когда-то здесь жил, и онхотел узнать, не будете ли вы возражать, если он сюда зайдет и посмотрит.Просто, понимаете, чтобы вспомнить былое.

Женщина не ответила. По-моему, она даже и не поняла, о чемэто я толкую.

— Это ненадолго, — сказал я. — Буквально на пару минут.Просто вспомнить старые времена.

Она закрыла дверь, не сказав ни слова. Мы с Далей осталисьна крыльце под холодным северным желтоватым небом Лондона.

Чернокожая женщина в блестящем плаще от "Маркс эндСпенсер" толкала через улицу огромную ветхую коляску, набитую детьми ипокупками.

— А теперь что собираешься делать? — поинтересовалась Далей.

— Не знаю, — ответил я. — Пойдем-ка все-таки выпьем.

Мы доехали до "Бычьей головы" и уселись у окна,выходившего на Темзу. Прилив закончился, и река выглядела лишь темно-серойполоской на фоне покатых валов черного ила.

Там был Кортни Таллок, а еще Билл Франклин, Дэйв Блэкмен,Маргарет и Джейн. Я вдруг сообразил, что знал их уже в 1970-м, когда Джими былеще жив. Странное было ощущение, как во сне.

Как там написал Джон Леннон? "Хоть и был я слугой втвоей темной хижине, я не стану кормить нормана".

Я спросил Кортни, не знает ли она, кто живет на старом флэтуМоники, но он покачал головой.

— Знакомых лиц уже нет, чувак, давно нет. Всё уже не так,как было раньше. Я имею в виду, там всегда было запущено и убого и все такоепрочее, но все знали, где они, черные и белые, водитель автобуса и шлюха. Атеперь эти ребятишки перешли все границы. Это как другой мир.

Но Дэйв сказал:

— Я знаю, кто въехал в этот флэт после Моники. Это был

Джон Драммонд.

— Тот самый Джон Драммонд? — спросил я. — Гитарист ДжонДраммонд?

— Точно. Но он прожил там всего несколько месяцев.

— Какой-то ты сегодня нудный, Чарли, — заговорила Далей. —Можно мне еще выпить?

Я принес еще: коктейль для Далей, пиво для себя. Кортнирассказывал анекдот.

Я не знал, что Джон Драммонд жил в той же квартире, что иДжими. На мой взгляд, гитаристом Джон был получше, чем Джими — по технике, вовсяком случае. Он всегда был более целеустремленный, более изобретательный. Он,как и Джими, умел заставить гитару говорить, но у него она звучала не так сумбурно,как у Джими, не так зло и разочарованно. И он никогда не играл так неровно, какДжими в Вудстоке, или так провально, как Джими в Сиэтле, когда он делал свойпоследний в Америке концерт. Джон Драммонд поначалу играл с Грэмом Бондом,затем — с Джоном Мэйеллом, а потом уже — с собственной "супергруппой""Крэш".

Со своей "Лихорадкой" Джон Драммонд занял первоеместо по обе стороны Атлантики. Но потом, без всякого предупреждения, он вдругоставил сцену и ушел, сопровождаемый газетными сообщениями и насчет рака, и прорассеянный склероз, и о хронической привычке к героину. Тогда его видели впоследний раз. Это было… когда же? Году в 1973— 1974-м или где-то около того. Ядаже не знал, жив ли он еще.

В ту ночь в моей однокомнатной квартирке на Холланд-Парк-авенюзазвонил телефон. Это был Джими. Голос его был далеким и глухим.

— Не могу долго говорить, чувак. Звоню из будки на Квинсуэй.

— Я заезжал на флэт, Джими. Та баба меня не пустила.

— Я должен туда попасть, Чарли. Без вариантов.

— Джими… Я кое-что узнал. После Моники там жил ДжонДраммонд. Может, он смог бы помочь.

— Джон Драммонд? Имеешь в виду того паренька, что все времяошивался вокруг и хотел играть с "Экспириенс"?

— Тот самый, потрясающий гитарист.

— Дерьмом он был. И играл дерьмово.

— Не надо, Джими. Он замечательно играл. Его"Лихорадка" стала классикой.

На другом конце линии наступила долгая пауза. Я слышал звукимашин и дыхание Джими. Потом Джими спросил:

— Когда это было?

— Что было?

— Ну эта песня, что ты назвал, когда это было?

— Не помню. Где-то в начале семьдесят четвертого, кажется.

— И он хорошо играл?

— Потрясающе.

— Не хуже меня?

— Если хочешь чистую правду, не хуже.

— И звучал он, как я?

— Да, но немногие с этим соглашались, потому что он белый.

Я посмотрел на улицу. Нескончаемый поток машин проносилсямимо моего дома в сторону Шепхёрдс-Буш. Я вспомнил, как Джими много лет томуназад пел "Crosstown Traffic".

Джими спросил:

— А где сейчас этот самый Драммонд? Еще играет?

— Никто не знает, где он. Его "Лихорадка" сталахитом номер один, а потом он ушел. "Уорнер Бразерс" не нашли даже,кому предъявить иск.

— Чарли, ты должен оказать мне услугу, — хрипло потребовалДжими. — Найди этого парня. Даже если он умер и ты сможешь узнать только, гдеего похоронили.

— Джими, ради Бога. Я даже не знаю, с чего начать.

— Прошу, Чарли. Найди его для меня.

Он повесил трубку. Я долго стоял у окна, испытывая страх иподавленность. Если Джими не знал, что Джон Драммонд так хорошо играл, если онне знал, что "Лихорадка" Джона занимала первое место, — тогда где онбыл последние двадцать лет? Где он был, если не умер?

Я позвонил Нику Кону, и мы встретились в душном вечернемпитейном клубе в Мэйфер. Ник написал примечательный труд о поп-музыкешестидесятых, "Авопбопалупа-Алопбамбум", и знал почти про всех, в томчисле о "битлах", Эрике Бердоне, "Пинк Флойдах""космического" периода, Джими и, конечно, о Джоне Драммонде.

Он черт знает сколько не видел Джона, но лет шесть назад онполучил открытку из Литлхэмптона, что на Южном побережье, и там почти ничего небыло, кроме того, что Джон пытается привести в порядок душу и тело.

— Он не пояснил, что он конкретно имеет в виду, — сказал мнеНик. — Но он всегда был таким. У меня было такое ощущение, будто он всегдадумает о чем-то другом. Вроде как пытается справиться с чем-то, что происходитвнутри него.