– Почему? Он чувствует себя виноватым?

Танатос перевел на нее растерянный взгляд.

– Ведь это из-за него они умерли, – объяснила она. – Он заключил с ними сделку, условия которой они не смогли выполнить, и он забрал их души.

– А, – произнес Танатос. – Вы неправильно все понимаете. Это не Аид решает, когда души отправятся в подземное царство. А мойры.

– Но он же властелин подземного царства! Он заключает контракты!

– Аид – властелин подземного царства, но он не смерть и не судьба. Вы видите сделки со смертными, но на самом деле Аид торгуется с мойрами. Он видит нить каждой человеческой жизни, знает, когда душа чем-то тяготится, и пытается изменить траекторию. Иногда мойры плетут новое будущее, иногда перерезают нить.

– Но ведь он наверняка может повлиять?

Танатос пожал плечами:

– Это баланс. Мы все это понимаем. Аид не может спасти каждую душу, да и не каждая душа желает быть спасенной.

Персефона замолчала, осознав, что все это время совсем не слушала Аида. Он уже говорил ей, что мойры участвуют в принятии решений и что есть баланс – отдавать и брать. И тем не менее она не задумывалась над его словами.

Она много о чем не задумывалась.

Но это не меняло того факта, что он предлагал смертным возможность преодолеть их страдания. И это значило, что намерения Аида были намного благороднее, чем считала Персефона.

– Почему он не сказал мне? – сердито выпалила она.

Почему он позволил ей думать о нем ужасные вещи? Неужели он хотел, чтобы она его ненавидела?

Танатос снова улыбнулся:

– У лорда Аида нет привычки пытаться убедить мир, что он хороший бог.

«Вы худший из всех богов», – сказала ему однажды Персефона.

Ее сердце сжалось от этого воспоминания, и богиня не могла справиться со своими чувствами. Испытав облегчение от того, что Аид не был жестоким и равнодушным, как она решила сначала, она не могла понять, почему же он втянул в контракт и ее? Что он увидел, взглянув на нее?

Танатос предложил Персефоне руку, и она приняла ее. Вместе они зашагали по полю, не замечаемые душами. В отличие от Асфоделя души здесь были молчаливыми и сторонились друг друга. Они как будто даже не понимали, что среди них находились два бога.

– А они могут говорить? – спросила Персефона.

– Да, но душам, прибывающим в Элизий, приходится напиться из Леты. Им нельзя сохранять воспоминания о верхнем мире, если они собираются переродиться.

– Но как они могут исцелиться, если у них нет воспоминаний?

– Ни одна душа еще не исцелилась, пребывая в размышлениях о прошлом, – ответил Танатос.

– А когда они переродятся?

– Когда исцелятся.

– И как долго проходит их исцеление?

– По-разному… месяцы, годы, десятилетия. Но им некуда спешить, – объяснил бог. – Время – все, что у нас есть.

Персефона полагала, что это верно для всех душ – как живых, так и мертвых.

– Здесь есть несколько душ, которые переродятся уже на этой неделе, – сказал Танатос. – Насколько я знаю, в Асфоделе будет праздник. Вам стоит в нем поучаствовать.

– А что насчет вас? – поинтересовалась Персефона.

Он тихо рассмеялся.

– Я не думаю, что душам понравится, если на празднике к ним присоединится их же жнец.

– Откуда вы знаете?

Танатос открыл было рот, но замешкался. А потом признал:

– Пожалуй, не знаю.

– Мне кажется, вам стоит сходить. Нам всем стоит, даже Аиду.

Танатос приподнял брови, и на губах у него заиграла улыбка.

– Вы можете рассчитывать на мое присутствие, миледи, хотя за лорда Аида я говорить не могу.

Некоторое время они шли молча, пока Персефона не произнесла:

– Аид столько делает для своих душ… Вот только не живет рядом с ними.

Танатос ей не ответил, и Персефона, остановившись, повернулась к богу смерти:

– Когда Асфодель чествовал его, он сказал мне, что не пошел туда, потому что недостоин праздника в свою честь. Но почему?

– Лорд Аид носит не одно бремя, как и все мы. Самое тяжелое из них – сожаление.

– Сожаление о чем?

– Что он не всегда был так великодушен.

Эти слова запали Персефоне в душу. Значит, Аид сожалел о своем прошлом и потому отказывался чествовать настоящее? Это было странно и разрушительно. Может, именно поэтому он никогда не пытался изменить то, что о нем думают другие, – он сам верил во все то, что говорили о нем люди.

Он наверняка верил ей, и потому ее слова были так важны для него.

– Идемте, миледи, – сказал Танатос. – Я отведу вас обратно во дворец.

Пока они шли, она спросила:

– А как давно он устраивал праздники у себя во дворце?

У Танатоса взлетели брови.

– Я не знаю, случалось ли такое вообще.

Это нужно было изменить – как и мнение Аида о себе.

Прежде чем покинуть подземное царство, Персефона нашла Гекату, чтобы сообщить ей о своих планах, а еще о появившейся у нее способности чувствовать жизнь.

У Гекаты округлились глаза:

– Ты уверена?

Богиня кивнула.

– Ты мне поможешь, Геката?

Богиня весны была рада почувствовать магию, но понятия не имела, как ее подчинить. Если ей удастся научиться ею управлять, причем скоро, она сможет выполнить условия контракта с Аидом.

– Моя милая, – улыбнулась Геката, – конечно, я тебе помогу.

Вернувшись домой в воскресенье, Персефона допоздна работала над статьей, закончив около пяти утра. Она решила написать о званом ужине и проекте «Алкион» и начала статью с извинения: «Я была не права насчет бога подземного царства. Я обвинила его в том, что он равнодушно вовлекал смертных в сделки, которые приводили к их смерти. Однако, как выяснилось, эти контракты намного сложнее, а мотивы намного бескорыстнее».

Она не отказалась от своего первоначального заявления, что Аид должен предлагать помощь иначе, но подтвердила, что проект «Алкион» на самом деле был прямым результатом их разговора, добавив: «В то время как другие боги, скорее всего, ответили бы агрессией на мой беспристрастный обзор их деятельности, лорд Аид стал задавать вопросы, выслушал и изменил свое отношение к некоторым вещам. Разве не этого мы ожидаем от наших богов?»

Персефона рассмеялась собственным словам. Никогда за всю свою жизнь она не могла и предположить, что Аид станет для нее каноном, по которому следует мерить остальных богов. Но чем больше она о нем узнавала, тем больше уверялась, что именно так и будет. Аид не был идеален – но именно его несовершенство и готовность признать это сделали его непохожим на остальных богов.