— Это из-за меня, — плакал он. — Из-за меня.

Я отошел вглубь комнаты, свечи зажигать не было сил.

— Что из-за тебя?

— Я загнал его под воду.

— Ты заговариваешься… иди-ка сюда, присядь.

К столу были придвинуты два кресла. Я вытащил одно. Картер горестно скривился и остался стоять на коленях у постели.

— Он пришел туда, чтобы утопиться, надо же такое удумать, ведь это грех страшный, утопить себя. И кто удумал? Том Ньюман… с ума сойти. Я пытался остановить его, и мы сцепились, и он окунул меня в воду, я отбивался и… — Картер оскалился и стиснул кулак: — Он пихал меня вниз, ко дну. — И тут же слезы и недоумение исказили его лицо, парень словно сам не верил тому, что говорил: — Он толкал меня ко дну.

— А ты отбивался, и в конце концов на дно опустился он.

— Я не хотел этого.

Я сел в кресло, от которого отказался Картер; он стоял на коленях в потемках и сырости, белки его глаз мерцали в темноте, а руки цвета молока были сложены как для молитвы.

— Это случилось до рассвета, Хэрри, а зачем ты вообще пришел на реку?

Хэрри Картер поднялся с колен и тяжело опустился на край постели, пригнулся, уткнув локти в колени. Скорбный вздох. Он тер ладони одну о другую, словно норовил извлечь из них искру, потом сжал кулаки и принялся покусывать ноготь большого пальца:

— Я мало сплю в последнее время, жена ерзает и ворочается в постели, но, ерзая, она не просыпается, зато я просыпаюсь. Дождь был такой, будто нас поливали из ведер. И я не мог заснуть, как ни старался. — Он откусил кусочек ногтя и выплюнул. — Я встал и сам не знаю почему побрел к реке. Вода прибывала — я беспокоился за овец на луговине. Боялся, а вдруг потонут.

— И Ньюман был там?

— Нет, он потом пришел. Был тепло одет и в сапогах. Меня он не ожидал увидеть.

Картер встал и заметался по комнате, его колотило. Я стащил покрывало с постели и накинул на его промокшие плечи. Он был мокрым, как вода, а кожа холодная, как гранит, и плечи острые, как палки. Картер завернулся в покрывало.

— Сперва он тянул время, болтал о всяком разном и сказал, что вышел подышать воздухом, чтобы выветрить свадебное вино из головы. Так он сказал. И непрестанно уговаривал меня вернуться домой в постель. Я видел, он будто мается чем-то, и домой не уходил. Мы шлепали по затопленному берегу, искали скот, и с дальнего луга доносилось блеянье, громкое и частое, но свету-то почти не было, да, считай, совсем не было, и мы не могли разобрать, увязли животные в трясине или нет. Тогда Ньюман сказал, что останется тут до рассвета и тогда проверит, как там скотина, и мы вернулись к мосту — или, лучше сказать, к тому, что осталось от моста, — и заговорили о звездах; по словам Ньюмана, там все устроено так же, как у нас, и там тоже живут разные существа. — Картер опять присел на мою постель.

— Дыши, дыши глубже, — сказал я, потому что его била дрожь, а дыхание как трепет шерстинки, зацепившейся за колючку.

— Потом Том Ньюман прекратил разговор о звездах, кивнул мне: “Извини, Хэрри”, зашагал к берегу и начал входить в воду. Как ни в чем не бывало.

Картер опять зарыдал, подвывая в отчаянии. Что в этих жестах и словах, сменявших друг друга в холодной тьме, было подлинным, а что иллюзорным? Ньюман у моей постели, Картер у моей постели, Ньюман у реки, Ньюман ступает в воду, Картер стоит промокший до нитки, ладонь Ньюмана на моем предплечье, ладонь Картера на моем плече. Мольба Ньюмана, пронизывающая, как стрела с оперением, и теперь она виделась мне настоящей стрелой с оперением, точно такой же Ньюман целился в меня в моем сне. Ничто здесь не было сном, но и не было безусловно настоящим. Разве Ньюман не отправился домой? Не к реке — домой? Я поправил покрывало, сползшее с плеч Картера.

— И началось, — выдавил Картер. — Не знаю, что произошло, да и как я могу знать наверняка? Просто я вдруг сообразил, что Том Ньюман шагает прямиком в эту дьявольскую буйную реку и останавливаться он не намерен, и я двинул за ним, а он приказал не мешать ему. Но мы оба были уже по пояс в воде, хотя от берега почти и не отступили, и оба держались за то, что уцелело от устоя моста, и я подумал: если он вправду хочет умереть, то не стал бы держаться за устой. Разве я был не прав? Если он и правда хотел умереть, уже был бы под водой.

Слушая Картера, я невольно уставился в окно. Луна бледнела, подрагивая, день надвигался на нее. Но и день был бледным, дрожащим и неубедительным без птичьих песен.

— Мы особо не разговаривали, — продолжил Хэрри Картер. — Мы с Ньюманом. Река слишком голосистая. Но и так все было ясно, и я знал, почему он полез в реку, слова не нужны были. Он и прежде говорил о том, как воссоединится на небесах с женой и ребенком, а в этой жизни он хочет лишь сделать побольше добра людям, чтобы его впустили на небо, и чем раньше, тем лучше. Я понимал, что он задумал. Подол его накидки был набит камнями, о чем я догадался, когда полы накидки исчезли под водой, моя же колыхалась на поверхности, как юбка. Я попробовал стащить с него накидку. Он сам ее сбросил, что было нелегко, но он изловчился, будто давал мне понять: зря я лезу не в свое дело, он все равно утонет, только это займет немного больше времени. Но я рассудил иначе, ведь он освободился от накидки с грузом и по-прежнему цеплялся за мост — значит, в глубине души он сомневался, стоит ли умирать. Наверное, его накидку поволокло вниз по течению, где она и затонула. Вот я и обхватил его рукой вокруг талии, а это вам не за устой цепляться, и прокричал: “Я твой сын, я не отпущу тебя, мы пойдем домой, затопим печь. Все будет хорошо!” И чем он ответил?

Я глянул через плечо на Картера. Ньюман с камнями в подоле накидки, как в каждое Прощеное воскресенье, когда нас взвешивали. Сердце мое также внезапно наполнилось камнями при мысли, что Ньюмана больше нет. А над нами, далеко-далеко, едва дышала и меркла бледная луна.

— Чем же? — спросил я, потому что Картер очень хотел услышать этот вопрос.

— Он скосил глаза на меня, наш дорогой друг Томас Ньюман, и посреди этого хаоса и шума, когда не знаешь, что у тебя под ногами, он глядел на меня так серьезно и спокойно, что я подумал — он понял, как я люблю его и что он для меня значит, а затем он отнял руку от устоя моста. Я притиснул его к себе изо всех сил, вцепился в его рубаху, не помню, как долго это длилось, рубаха рвалась под моими пальцами и расползалась. Но вот в чем закавыка — мои-то руки были заняты, а его обе свободны, и он окунул меня головой в воду.

Картер умолк и опустил голову, глядя… на свои руки, наверное, что лежали на его коленях и — в моем воображении — походили на крабов. Увидеть их я не мог при том освещении, каким мы располагали.

— Вы слышали, что я сказал? Он окунул мою голову в воду.

Картер застучал зубами столь бешено, что, казалось, это рассвирепевший пес щелкает клыками, и я подумал, с чего Господь решил, что стучать зубами помогает согреться.

— Где покрывало, Хэрри? — Я не мог разглядеть, на плечах оно у Картера или нет. — Завернись в него поплотнее.